"Алексей Иванович Пантелеев. Экспериментальный театр" - читать интересную книгу автора

каким грубым и даже омерзительным голосом он говорил с товарищами, видно
было, что человек этот - подонок и шкура, во всяком случае, личность в
высшей степени подлая. В чем именно заключалась его подлость, я не уразумел.
Думаю, что он сыграл какую-то роковую роль в жизни старого маляра. Говорили
они довольно долго - до конца первого действия.
В антракте нам тоже хватило дела. Прежде всего Элико позаботилась о
своей сумке - отнесла ее туда, где ей и положено было быть. Потом она
позаботилась и обо мне: отведя в сторону, давала мне, как мальчику, слюнить
платок и сводила пятна с носа и с других участков моего лица.
С выражением глубокого сочувствия в глазах спустились со своей
верхотуры и окружили нас наши товарищи.
- Переходите к нам, место найдется, потеснимся, - предложил Турундис.
Я поблагодарил и отказался. Как человеку, уже побывавшему в боях, мне
не хотелось переводиться куда-то в тыл.
Во втором действии пожилой маляр сошел с ума. Не как-нибудь, не
фигурально, а на самом деле: повредился.
Теперь он с кистью в руке лежал на трубах, а молодой работал внизу.
Впрочем, они уже почти не работали, а только разговаривали. Речь у них шла о
войне, об атомной войне, как мне послышалось. Не стоит, конечно, пробовать
говорить о пьесе, в которой мало что уразумел. Но одно я, мне кажется, понял
хорошо. И запомнил. Маляр лежал на своих трубах и с ужасом говорил о том,
что мерещится ему в будущем, если в мире сохранятся те же порядки и те же
законы, какие царят сейчас. Зловещим, сдавленным голосом он предсказывал
наступление атомной войны. При этом он окунал свою кисть в ведерко,
пошевеливал кистью, и большие жирные капли, действительно похожие чем-то на
авиационные бомбы, одна за другой медленно падали на дощатые подмостки.
- Одна... другая... третья, - говорил задыхаясь маляр. А потом стал уже
не говорить, а кричать:
- Пятая... шестая... седьмая!!!
И становилось и в самом деле страшно. Особенно нам, ленинградцам, тем,
кто перенес войну и блокаду.
И вот крик оборвался. Старый маляр выпустил кисть. Безжизненно упали,
повисли над подмостками его руки. Старик умер.
Софиты один за другим медленно гасли.
В темноте раздались шумные, даже ликующие аплодисменты.
Снова вспыхнул свет.
Актеры стояли на подмостках и без улыбки наклоняли головы.
Их долго не отпускали.
Ясно, что и мы с Элико тоже как следует похлопали.
Потом возник Турундис и сказал, что швейцарские товарищи, группа
Экспериментального театра, приглашают нас поужинать с ними. Конечно, мы с
благодарностью приняли приглашение.
Ужин был очень скромный, под стать Экспериментальному театру, и тоже в
подвале, в том же гостином дворе.
Пожалуй, это заведение можно было скорее назвать пивной, чем
рестораном. И хозяева и гости устроились за одним очень длинным, ничем не
покрытым столом. Прежде чем сесть, все мы перезнакомились. Тут был и главный
режиссер театра, и его миниатюрная, похожая на школьницу-семиклассницу жена,
и тот актер, который только что играл старого маляра, и его молодой цветущий
товарищ, и злодей-монтер, в жизни оказавшийся человеком добродушным и