"Алексей Иванович Пантелеев. Гостиница "Лондонская" " - читать интересную книгу автора

вместе. Не было его, по-моему, и на проводах, то есть когда Арагоны уезжали
из гостиницы. Я помогал им, нес до автомобиля какую-то сумку или пишущую
машинку. Была среди провожающих З.М.Королева, был начальник сценарного
отдела М.Г.Корик, было еще несколько человек. Жана среди них не вижу.
Познакомился я с ним, как я уже сказал, в середине января 1935 года -
поздним, пронзительно холодным вечером в переулке за Одесским оперным
театром.


7

Мы были ровесники. Может быть, он был на год или на два старше. В
течение нескольких месяцев мы встречались с ним если не ежедневно, то почти
ежедневно - вместе обедали, ужинали, гуляли, ходили в кино... Я узнал, что
Жан - ученик и ассистент Рене Клера, что в Париже у него жена, балерина из
русских эмигрантов второго поколения, и маленькая дочка. Сестра Жана была
замужем за Леоном Муссинаком, известным поэтом, журналистом, теоретиком
кино. Она работала в Москве, в редакции газеты "Journal de Moscou". Между
прочим, это Муссинак подарил Жану подбитое байкой кожаное коричневое пальто.
Если не ошибаюсь, он привез его из Шанхая.
Каким же образом я все это узнал? На каком языке мы с Жаном
объяснялись? Говорили мы с ним на трех языках. Когда мы познакомились,
русский он знал приблизительно так же, как я французский, то есть почти
никак. Вместо "мягкий знак" говорил "мокрий знак", "звонок" называл
"замком", темное пиво - "пиво брунет"... Кроме того, мы оба немножко,
по-школьному владели языком немецким. Жан знал его лучше, он учился в лицее,
я - в Шкиде. Вот эти три языка и дали нам возможность не только понимать
друг друга в элементарных вещах, но и вести разговоры, часто довольно
продолжительные и сложные.
Например, хорошо запомнился мне рассказ Жана о том, как несколько лет
назад он, совсем молоденький офицер, лейтенант запаса, отбывая
действительную службу, стоял на постое в маленькой эльзасской деревушке, как
у хозяйки дома ночью начались преждевременные роды и как ему, Жану, пришлось
выступать в роли акушера.
Я уже говорил, что с первого дня полюбил Жана, почувствовал симпатию к
нему. В нем было много французского, знакомого мне по литературе и,
следовательно, экзотического, но было и много домашнего, какого-то своего,
близкого, мальчишеского, такого, что напоминало мне моих друзей русских -
Гришу Белых, Жору Японца, Евгения Львовича Шварца, Даниила Ивановича
Хармса... Прежде всего, привлекал к себе его юмор. Был ли это юмор "чисто
французский" - не знаю, мне он был понятен. Ведь при всей своей внешней
замкнутости, нелюдимости, даже мрачности я знал цену острому слову, меткой
шутке, удачному розыгрышу.
Вот после обеда в "Лондонской" мы заказали кофе и просим принести
пирожное "наполеон". Нам приносят два "наполеона". Но что это за наполеоны!
- маленькие, в половину, если не в треть натурального роста.
- Трэ пти, - говорю я по-французски.
- Яволь. Цу кляйн, - по-немецки отвечает Жан и, осмотрев со всех сторон
крохотного "наполеончика", добавляет с усмешкой: - Луи Бонапарт!
А вот как забавлялся я в свои двадцать шесть лет. Гулял как-то по