"Алексей Иванович Пантелеев. Гостиница "Лондонская" " - читать интересную книгу автора

Дерибасовской, забрел к букинисту и наткнулся там на старый,
дореволюционного издания, самоучитель французского языка. Вечером не
поленился, выучил из этого самоучителя наизусть длинную, на полстраницы,
фразу. Обрывки ее помню до сих пор: "Pourquoi ne voulez vous pas me faire le
plaisir... avec moi... dans la rue de l'Eglise?.."
По-русски эта фраза звучала приблизительно так:
"Почему вы не хотите доставить мне удовольствие сходить вместе со мной
на Церковную улицу к сапожнику, которому я отдал на прошлой неделе в починку
мои желтые полуботинки, купленные мною полтора года назад в Вене?.."
Фраза была гораздо длиннее. Много лет я помнил и произносил ее всю
по-французски - теперь память уже не держит всех этих милых пустяков. Но
хорошо помню, как пришел я на следующий день в обеденный час в ресторан. Жан
уже сидел за столом, просматривал газету.
Здороваюсь, сажусь, беру салфетку и - с ходу, совершенно спокойно,
развязным светским тоном обращаюсь к Жану:
- Pourquoi ne voulez vous pas me faire le plaisir... avec moi?..
Не забуду, как вытянулось лицо Жана, как замигали его глаза, как
округло, картинно приоткрылся его рот, когда я, с акцентом, конечно, но
все-таки на чистейшем французском языке, с соблюдением всех тонкостей
французского синтаксиса, предложил ему прогуляться на Церковную улицу к
сапожнику!..


8

Таким, как этой холодной зимой в Одессе, я его больше уже не видел.
Тогда у него было неизменно отличное настроение. Все было прекрасно: ему
предстояло ставить великолепный сценарий знаменитого писателя. С работой его
при этом не торопили. Материально он был хорошо обеспечен, его зачислили в
штат, он получал командировочные, суточные, номер в гостинице оплачивала
студия.
Он ждал утверждения сценария, по утрам часа полтора-два занимался
режиссерским вариантом "Любовников", а все остальное время писал письма жене
и дочери, читал, гулял, бездельничал. Посильно и я помогал ему в этом. О
моих недобрых предчувствиях, касающихся сценария, я ему, конечно, не
говорил, как не сказал о них в свое время и Арагонам. А самому Жану,
разумеется, и в голову не могло прийти, что такой сценарий могут не
пропустить, не одобрить, зарезать.
Он, как и я, был беспартийный и говорил об этом разным людям несколько
даже извиняющимся тоном. И всякий раз минуту спустя извлекал из бокового
внутреннего кармана пиджака и показывал собеседнику красную книжечку МОПРа.
Такие книжечки у нас в СССР имели в то время все школьники, все домохозяйки.
Платили пять копеек в месяц (или в год?) в Международную организацию помощи
рабочим, получали эти красные тонюсенькие членские билеты, засовывали их
куда-нибудь в книгу или в ящик буфета и, скорее всего, навсегда забывали о
их существовании. А Жан при каждом подходящем и неподходящем случае доставал
свою красную книжку, хлопал ею об ладонь и с горделивой улыбкой объявлял:
- Ich bin ein Mitglied von Organisation der Internationale Rote Nilfe.
И просил меня перевести сказанное всем присутствующим. Я переводил:
- Товарищ Ло является членом МОПРа.