"Том Пардом. Искупление Августа " - читать интересную книгу автора

заметил на лице сотрудника госбеза.
Эстелла хлопотала на кухне, но на этот раз я мог пренебречь соблюдением
законности. Она, в свою очередь, опустилась на пол, а я схватил топорик,
который ее семья держала у задней двери.
После моего тогдашнего визита Гринуэй поставил на своей двери еще и
пружинный замок, но теперь мной владела бешеная ярость. Топорик крушил
дерево и металл. А затем еще несколько ударов сбили замок с кофра. Я
взмахнул топориком, и он обрушился на металлический ящик и его сатанинское
содержимое.
Раньше я допускал возможность, что Гринуэй купит замену своему радио,
но сейчас понял: моя тревога была совершенно беспочвенной. Ему требовалась
портативная, работающая на батарейках модель, которую нетрудно спрятать и
которая способна посылать сильный сигнал на пятьдесят километров. Здесь и
сейчас ничего подобного не существовало. Каждый удар моего топорика разбивал
детали, замену которым можно будет найти только через пятьдесят лет, если не
позже.
Он уже стоял во дворе, когда я выбежал наружу. Но какое теперь это
имело значение? Его револьвер был засунут за мой пояс. Калькулятор остался
при мне. Его радио было разбито вдребезги. Я нацелился в него газовым
баллончиком; он заслонил лицо ладонями и попятился.
Я чуть не расхохотался, когда поглядел через плечо и увидел, что он
преследует меня на своем велосипеде. В конце-то концов он был почти на
пятнадцать лет старше. И тут я обнаружил, что он сокращает расстояние. Я
ведь уже проделал путь до фермы и напрягал все силы, работая топориком. К
тому же пребывал в перевозбуждении с той секунды, когда он прицелился в
меня.
Я вытащил револьвер из-за пояса и, напряженно крутя педали, сумел
высыпать патроны на дорогу. Затем я помахал ему револьвером и бросил оружие
в пшеничное поле. Сейчас было не время стрелять в кого-то. Я мог сделать для
Франции только одно - и твердо намеревался совершить это.
Я надеялся, что он остановится и попробует подобрать револьвер, но он
продолжал нагонять меня. Лицо у него до того побагровело, что могло
показаться, будто он обгорел на пляже. Я нагнулся над рулем, словно спуртуя
на последней миле Тур де Франс, и сумел увеличить расстояние между нами на
несколько метров. Затем я задохнулся, и он их отвоевал, а затем приблизился
ко мне еще на метр.
В ретроспективе это была та смесь великолепия и комичности, оценить
которую в полной мере способен только галльский ум. Настал один из решающих
моментов европейской истории. Судьба всех мужчин и всех женщин, родившихся в
XX веке, зависела от исхода происходящего - участниками были только двое
запыхавшихся мужчин средних лет, отчаянно крутивших педали на проселочной
дороге.
Разумеется, я мог бы отдать ему калькулятор. Я был даже способен
понять, отчего у него могло зародиться подозрение, что ему не стоит мне
доверять. Но, предположим, я отдал бы ему калькулятор, а затем оказалось бы,
что он все-таки был путешествующим во времени немецким агентом, отправленным
изменить естественный ход истории? И даже если он был одиноким эгоманьяком и
действительно открылся бы мировым лидерам, вдруг ему поверили бы только
немцы? Разве сам план, приведший его сюда, не доказывал, что он мрачный
фанатик, который поможет прусским ордам растоптать Европу своими сапогами,