"Михаил Пархомов. Мы расстреляны в сорок втором (Повесть о мужестве)" - читать интересную книгу автора

вестибюле, растет гора вещей. Туфли, тапочки, сапоги, брюки, рубашки,
пиджаки... Голые люди ежатся, пританцовывают. Другие, получив
обмундирование, примеряют его. Обмундирование новехонькое, только что из
склада. Пахнет сыростью и свиной кожей, из которой сделаны ботинки и
негнущиеся поясные ремни.
- Так,- говорю я Леньке.- Я тебя могу устроить к нам на "Кремль". Не
возражаешь? Нам матросы нужны.
- Ладно, давай,- отвечает Ленька.
- Слушай...- я медлю с вопросом.- Слушай, а ты, часом, не знаешь, как
Тоня?..
- Нет, я ее не видел,- он отводит глаза.- Ты бы сходил к ней, что ли.
- Разве вырвешься? Я бы, конечно, с дорогой душой...
Махнув безнадежно рукой, я умолкаю. Чувствую, что мы оба думаем сейчас
о Тоне. Один шанс из десяти, что мне удастся отпроситься у начальства и ее
повидать. А у Леньки, честно говоря, нет и этого последнего шанса.
К вечеру из вестибюля убирают вещи, и призывной пункт превращается в
флотский экипаж.
А под окнами все еще стоят женщины. Ждут. Чего?

Вахтенный втягивает сходню на борт, и "Кремль" отходит от причала.
Корабельный боцман Парамон Софронович Сероштан выдает новичкам оружие и
распределяет их по кубрикам. Винтовка Леньки Балюка оказывается рядом с
моей.
Носовые и кормовые 122-миллиметровые пушки расчехлены. Возле них,
сменяясь каждые два часа, дежурят комендоры в касках. Счетверенные пулеметы
нацелены в зенит.
Но они не стреляют. Небо легкое, чистое. Если же и появляется
самолет-разведчик, то далеко, где-то над городом, и, странное дело, успевает
уйти раньше, чем взвоют сирены и зенитки откроют по нему огонь. Нашей
авиации тоже почему-то не видать.
Первые немецкие самолеты появились над Киевом еще 22 июня. Тогда это
были бомбардировщики. По слухам, одна бомба угодила в сборочный цех
машиностроительного завода. В пять часов пополудни самолеты кружили над
вокзалом, но были отогнаны. И с тех пор бомбардировщики не появлялись. К
городу время от времени прорываются лишь самолеты-одиночки, чаще всего с
разведывательной целью. Как-то зенитчикам все-таки удалось подбить один
самолет, и летчик, покинув горящую машину, спустился на парашюте чуть ли не
на Крещатик.
Каждые несколько часов радио сообщает о положении на фронтах. Вести
мало утешительны. Бои идут возле Перемышля, под Равой Русской, на Пруте. Они
не прекращаются ни днем ни ночью. Там воюют, тогда как мы...
"Кремль" покачивается на рейде. Непривычно на реке, пусто. Нет ни
лодок, ни катеров. Голо желтеют песчаные пляжи. Огромный плес блестит под
солнцем, дробится на тысячи осколков. Лишь когда подходит монитор "Флягин",
я слышу густой шум закипевшей под плицами воды. Светлая, солнечная, она
вдруг мутнеет и становится пенно-белой с прозеленью, такой, как седина у
очень старых людей.
Так проходит еще один день. Медленно гаснет над нами темная летняя
заря. Она цветисто, пестро отражается в зеркале реки, по которому временами
пробегает какой-то едва заметный шорох, какая-то легкая, девически трепетная