"Михаил Пархомов. Мы расстреляны в сорок втором (Повесть о мужестве)" - читать интересную книгу автора

такие тяжелые, что их трудно оторвать от пола. Женщины в последний раз
смотрят на голые ободранные стены. Плачут. Старушка срывается с места и
бежит к комоду, на котором осталась какая-то семейная реликвия. Это
фотография в рамке из крымских ракушек.
Позже, конечно, окажется, что самое необходимое было в спешке забыто и
оставлено дома. Шерстяные кофточки, теплое белье. Позже женщины будут
вспоминать банки с клубничным вареньем (они стоят в буфете, внизу),
кастрюли, ложки, глубокие тарелки... Все это будет позже. А пока мы торопим
их, усаживаем в машину и везем на киевский вокзал. На улицах уже светло.
Вокзал набит битком. Вагоны берутся штурмом. Люди передают чемоданы в
окна, лезут на буфера и на крыши. С помощью военного коменданта нам удается
втиснуться в служебное купе к проводникам. С поезда соскакиваем уже на ходу.
- Фу ты, черт,- говорит шофер и вытирает бескозыркой взмокший лоб.- Как
тебе это нравится, старшина? Похоже, весь город садится на колеса. Великое
переселение народов да и только.
Привокзальная площадь во власти беженцев. Лежат на вещах, завтракают,
устало перебраниваются. Какая-то женщина склонилась над головкой дочери,
перебирает светлые волосики... Идет старик с медным чайником,
останавливается и, запрокинув бороду и открыв беззубый рот, ловит им тугую
струю воды. У девочки лет четырех за плечами котомка с биркой. В котомке,
наверное, платьице. На бирке химическим карандашом выведены печатными
буквами фамилия и имя ребенка. Это на тот случай, если мать потеряет свою
дочурку во время бомбежки.
Бездомные усталые люди, захлестнутые горем.

С вокзала я возвращаюсь пешком. Смотрю по сторонам, останавливаюсь.
Город стал другим, незнакомым. Мне казалось, что я его хорошо знаю: улицы,
дома, проходные дворы. А теперь я его почти не узнаю.
На улицах много лошадей. Странно. Это не рысаки, запряженные в
извозчичьи пролетки. И не мохнатые битюги, которые тупо тащат за собой
площадки с дровами. Низкорослые армейские лошадки равнодушно жуют овес,
мочатся на торцовую мостовую, отгоняют от себя хвостами сытых синих мух.
Крещатик. Возле центрального универмага стоят двуколки.
Витрины магазинов заложены мешками.
У каждой подворотни-ящик с влажным песком.
Еще поворот. Видна крыша высокого дома с башенками. На ней - зенитки.
В маленьком скверике, в котором дети обычно играли в пятнашки, вырыты
щели.
Из бакалейного магазина выволакивают мешки с мукой. Один мешок порван,
и весь тротуар становится белым.
Возле следующего дома на табурете сидит старушка. Вяжет. Ее очки
сползли на кончик носа. На коленях у старушки лежит противогаз в защитной
сумке, а на противогазе дремлет кот. Усатый, пушистый, ленивый. Когда я
прохожу мимо, он открывает зеленый внимательный глаз. Женщина дежурит.
Я останавливаюсь. Почему-то нигде не продают мороженого. А ведь на этом
углу всегда стояла девушка, торговавшая сэндвичами и эскимо. Рядом с нею
старик китаец с редкими, просвечивающимися усами продавал детям разноцветные
бумажные фонарики и чертики "Уйди-уйди..." Теперь нет ни девушки, ни
старика.
Очень жарко. И как всегда в жару - воздух полон пыли, а небо тускло