"Михаил Пархомов. Мы расстреляны в сорок втором (Повесть о мужестве)" - читать интересную книгу автора

танк,говорит кто-то полушепотом.- Называется, обменяли...
Кто там еще каркает? - спрашивает Леньк Балюк.- Замолчи, без тебя
тошно.
- Да разве ж я...
- Заткнись, Перманент,- говорит Ленька, узнав голос Сенечки Тарасюка.
Тарасюк по специальности парикмахер. От него за версту разит приторной
вежливостью дамского мастера. Поэтому его и называют у нас Перманентом.
- И чего ты ко мне пристал? - почти кричит Тарасюк.- Я только...
Он осекается и прячется за чью-то спину от рук Леньки Балюка. Леньки он
боится пуще смерти.
На флот Сенечка попал случайно. До этого он на военной службе никогда
не был. По его словам, его дважды забирали на терсборы, но всякий раз он
благополучно откручивался. И вдруг на него напяливают тельняшку, брюки,
бушлат. Сероштан с хода посылает его, специалиста по холодной завивке,
чистить гальюн...
И Сенечка сразу слинял. Но он еще хорохорится. От тяжелой работы
отлынивает, одевается щеголевато. У него холеные черные испанские бачки и
длинные отшлифованные ногти. Известен он еще и тем, что постоянно бахвалится
своими многочисленными победами над "женским полом". Послушать Сенечку, он
был в Киеве самым знаменитым человеком. И одевался с иголочки, лучше всех, и
не было ни одной женщины, которая не мечтала бы, чтобы он обратил на нее
свое внимание.
Держится Сенечка особняком, задирает нос. Есть у него только один
дружок по фамилии Мелешкин, которого все называют просто Жорой. Это худой
долговязый парень из тех, что раньше дефилировали вразвалочку по Крещатику,
подметая клешем асфальт. Все эти сухопутные моряки одевались одинаково:
фуражка-капитанка с лакированным козырьком, короткий, обтягивающий зад
бушлатик, остроносые туфли бежевого цвета с лаком - туфли "фантази"... По
двое и по трое ежевечерне выплывали такие жоржики в очередной рейс от
Бессарабского рынка до Владимирской горки. Задирали прохожих, приставали к
девчатам...
Но сейчас Жора не рискует заступиться за приятеля. Пусть, мол, Сенечка
отдувается сам. Лишь когда Перманент бочком семенит к трапу, Жора Мелешкин
медленно поднимается с места, выбрасывает окурок и идет следом.
Дружки уходят. Становится тихо. Солнце уже село, и по реке - от берега
к берегу - переливается неживой оловянный блеск. Сияет на воде густое,
сломленное ветром, отражение леса. Течением прибило к берегу несколько
темных бревен, и, придавленная ими, сонно посапывает вода.
Все молчат.
Потом как-то сразу густо темнеет, из-за горбатых холмов вываливается
большая круглая луна и заливает все вокруг своим диким светом.

- Присаживайся, Пономарев. В ногах правды нет.
Старший лейтенант Семин сидит, облокотившись на поручни. Отодвигается.
Выкурив трубку, тотчас набивает ее новой порцией табака и приминает его
большим пальцем. Молчит, смотрит вдаль, туда, где на левобережье дышат зноем
поля. Там - ветряки и балки, по-над берегом поднимается наизволок пыльный
шлях.
Я опускаюсь на скамью.
"Кремль" притаился в густом ракитнике. Кроны деревьев нависли над