"Тим Паркс. Призрак Мими (Дорогая Массимина #2)" - читать интересную книгу автора

него не получилось: он всегда лучше умел ориентироваться во временной
последовательности событий, чем создавать в пространстве композиции из
предметов. Со скрипкой тоже ничего хорошего не вышло: как-то раз, когда
музыкальные усилия Морриса совпали с особо тяжким похмельем отца, тот в
ярости растоптал его дешевенький инструмент. Да и не таким уж нечаянным,
откровенно говоря, было это совпадение. Зато глотать книги Моррису не могло
помешать ничто. Он прочел, кажется, все, что выходило в популярной серии
"Экшн лайбрери", начиная с "Истории города Ахена" и кончая не лишенными
назидательности "Звездными часами человечества" Стефана Цвейга. (Дух
еврейства порой неизъяснимо привлекал Морриса.) Папа бранился на чем свет
стоит: дескать, только патентованные бездельники могут целыми днями торчать
над книжкой; это, мол, единственный "род занятий", который им позволяет не
запачкать рук. Моррис не мог не признать, что в словах родителя есть
суровая правда, и это задевало его за живое.
Но больше им не придется обсуждать эти вещи. Нет, нет и еще раз нет!
Никаких сеансов самооправдания перед диктофоном, ни за что. После быстро
промчавшегося лета с Массиминой Моррису нет нужды доказывать, что он
мужчина.
Из-за домашних затруднений ему приходилось предаваться своей страсти в
читальном зале городской библиотеки, в обществе прилежных в ученье сикхов и
безработных, мусоливших "Сан" или "Миррор" вместе с прочей иллюстрированной
чепухой. О, блаженные дни... В то время знакомство Морриса с
изобразительным искусством ограничивалось посещением провинциальных музеев.
Да и то лишь, когда погода не манила на побережье несгибаемого папочку, - а
иного способа проводить выходные их семья не знала. В большинстве же
случаев он обматывался полотенцем поверх мокрых плавок и объявлял, что раз
они сюда приехали окунуться, так тому и быть, хоть высокие волны, хоть сам
черт. Материнские возражения переходили в плач, она тыкала то на тополя у
кемпинга, согнутые штормовым ветром, то на бешено мчащиеся тучи, то на
изморось на их окне - с видом на общественные туалеты, а в конце концов
вспоминала про кашель и слабую грудь сына. И если супруг все-таки
соглашался выждать, покуда откроются прибрежные пабы, вела мальчика в
местную картинную галерею. Или, еще лучше, они с матерью садились в автобус
и ехали в какое-нибудь имение неподалеку, где очередной сельский аристократ
любезно разрешал им полюбоваться своими сокровищами. Не задаром,
разумеется: культурное наследие требует должного ухода.
Лучше всего ему запомнились портреты с пустыми глазами на напудренных
лицах, выглядывающих из тугих белых брыжей, и романтичные пейзажи с
привкусом готического ужаса, которые, казалось, могли оставить равнодушными
только пресыщенных богачей. Десятилетнему Моррису это нравилось. Он любил
запах натертых паркетных полов, цветастую материю шезлонгов, высокие окна с
бархатными шторами, подвязанными витым шнуром, и то, что за окнами -
гладенькие, словно начищенные скребком пригорки с укромными прудами,
полными рыбных деликатесов. Любил тишину и эхо в просторных интерьерах, чьи
создатели явно ставили изобилие превыше практичности. Моррис чувствовал,
что родился не в той семье.
И, сдается, вообще не в той стране. Когда умерла мать, вестсайдская
жизнь сделалась ему настолько чуждой, что проводить выходные оставалось,
лишь странствуя из музея Виктории и Альберта в Национальную галерею, из
Британского музея в галерею Тейт... Постепенно неутомимый подросток начал