"Кирилл Партыка. Час, когда придет Зуев" - читать интересную книгу автора

все четыре стены библиотеки. Серега полез было рыться в книгах, но самые
интересные стояли наверху, и чертов ром едва не спихнул его с шаткой
стремянки.
Потом они пили мартини, утопая в баюкающей роскоши кресел, курили
американские сигареты, найденные в столе Лешкиного отца, и слушали
диковинное по тем временам "стерео".
Сергей, выросший в семье военного, мотавшегося через всю страну от
одного места службы к другому, не проявлял зависти к окружающей роскоши, не
робел, но то и дело порывался к книжным стеллажам: "Да-а, Леха! Везет тебе!
Ограбить вас, что ли?" За это Алексей зауважал нового приятеля еще сильнее.
Неподдельный интерес гостя раззадорил его. Он хватал с полок то один томик,
то другой, громко декламировал, почти не заглядывая в страницы. Волин уже
тогда неплохо разбирался в поэзии.
Потом они рассматривали яркие заграничные альбомы удивительных
художников.
Эрудированный Алешка сыпал именами и терминами: Гоген, Матисс, Шагал,
постэкспрессионизм...
Репродукции Пикассо и Дали произвели на Серегу глубокое впечатление. Он
долго перелистывал тяжелые лощеные страницы, проникаясь бредом двух столь
непохожих друг на друга гениев.
- Здорово, - сказал он наконец. - Я в живописи особо не секу, но
цепляет. Только как в кривом зеркале...
- Умный ты, соображаешь, - похвалил Алешка. - Но дурак. Человеческое
сознание и есть зеркало, а степень и качество кривизны обусловливают наличие
или отсутствие гениальности. Бывает ведь кривизна как брак стеклодува. А эти
зеркала, - он ткнул пальцем в альбом, - над ними природа поработала, как
ювелир над алмазом.
Бриллиант тоже неровный.
- А я вот ровный, - набычился ни с того ни с сего Серега. - Я понимаю,
это настоящее искусство, только другое, непривычное. Но если человек с такой
кривизной в душе живет...
- Тебе про музыку, а ты про кого-нибудь зарезать. И потом, когда все
кругом ровное, то и получаются колхозницы на отдыхе под нефтяной вышкой.
Зануда ты какой! Сюр бледнеет перед бытом.
Как позже выяснилось, это было любимое Лешкино присловье.
Под озорные строки вагантов и Вийона, под странные созвучия Рембо,
Верлена и разноголосое пение волынки Бернса они одолели и мартини.
Наконец Алексей перестал бегать вдоль книжных стеллажей, посыпая
сигаретным пеплом германский ковер под ногами, плюхнулся в кресло и
возвестил: - Я хочу к девушкам! Айда в общагу!
Приятели вывалились на улицу. Алексей тащил под мышкой неподъемный
фолиант, на глянцевой обложке которого кривлялись страшные фигуры. Волин
утверждал, что посредством альбома с репродукциями Иеронима Босха они
поставят на колени все женское общежитие, хотя механизм этого мероприятия в
его путаных рассуждениях никак не разъяснялся. Но Серега не возражал, упирая
однако на то, что в нетрезвом виде через вахту их все равно не пропустят, а
лезть в окно в обнимку с "чемоданом" несподручно.
Потом они заспорили, в какую комнату идти, но тут же сошлись на мысли,
что в любом случае необходимо взять с собой бутылку "сушняка".
Их погубило коварство "зеленого змия" и собственная неопытность в