"Кирилл Партыка. Час, когда придет Зуев" - читать интересную книгу автора

- Поживее, брат, неси тело жирное в утесы, - ехидно подбадривал друга
Лобанов, но во время подъема не отходил от него ни на шаг, готовый в любой
момент прийти на помощь.
На самую кручу они не полезли, поднялись на вершину по головоломной, но
все же проходимой тропинке, пробитой несколькими поколениями промысловиков.
Волин, тяжело дыша, снял шапку и вытер со лба пот.
- Прикройся, мозги простудишь, - посоветовали ему.
Горизонта не было видно. Его загораживали столпившиеся со всех сторон
вершины, поблескивающие неслежавшимся, искристым снегом, из-под которого
топорщился серый ежик мелколесья. Здесь действительно гулял ветер, не
городской, ленивый, но злой, даже зимой пропитанный бензиновой гарью и
отдающий отбросами; и не тот, что недружелюбно посвистывал внизу, на дороге
и в щели распадка. Этот ветер казался сладким от впитанных им запахов
снежной свежести и свободы. Он был холодным, но не мертвяще-ледяным, как в
городе по ночам; он обжигал, но от него не хотелось прятаться, а, наоборот,
тянуло выпрямиться и подставить грудь под тугие, задиристые толчки
серебристого воздуха.
Этот ветер жил в великом поднебесном пространстве, где время и
расстояния измерялись иначе, чем в том, жмущемся к земле мире. Волина вдруг
охватило странное, сладостное и одновременно пугающее чувство утраты веса, к
которому примешался бессмысленный, распирающий грудь восторг. Казалось,
стоит сбросить рюкзак, заорать, разбежаться, подпрыгнуть - и этот ветер
подхватит тебя, как бумажного змея, взовьет к облакам и унесет за тридевять
земель в неведомое счастливое царство. Или пусть даже шарахнет о скалы.
Сейчас Волина не пугало ничто.
Только вечером, в зимовье, сидя при свете керосиновой лампы за
неструганым столом, заедая спирт густым варевом из рябчиков, под гогот
охрипших от мороза и дыма мужских глоток, растворяясь в благодатном тепле,
усталости и гаме безалаберной беседы, он понял, как называется чувство,
охватившее его на заснеженной высоте. ОСВОБОЖДЕНИЕ! Освобождение от суеты
сует и всяческой суеты, от житейской скверны, от глухих, подспудных тревог и
томлений, преследующих человека всю жизнь. Казалось, тот серебристый ветер
вершины освежал не только тело, но и душу, внушая человеку, что он есть
венец творения, а земное притяжение преодолимо. ...Лобанов переехал в
крайцентр, когда великую державу уже вовсю трясло и лихорадило, а по
окраинам ее подданные сноровисто расстреливали и резали друг друга.
В застольных беседах на знаменитой кухне Волин любил порассуждать о
политике и всяких общественных проблемах, увязывая их с закономерностями
мирового исторического и культурного процесса. Лобанов же в таких случаях
больше отмалчивался или зло иронизировал по поводу всех и вся. Он вообще
как-то странно относился к тому, что творилось вокруг. То ли был себе на
уме, то ли вообще ему было на все наплевать. Волина это раздражало. Порой
ему казалось, что Сергей погряз в повседневщине и многого не понимает. Если
же Алексею удавалось втянуть приятеля в разговор, то результаты порой
случались самые неожиданные. Однажды, слушая разглагольствования друга об
истоках и противоречиях русского либерализма, о декабристах, Лобанов хмуро
перебил:
- Ты "прожекты" Пестеля читал? Нет? Зря. Царя в шею, народ в казармы.
Для недовольных - штрафные роты, каторга и шпицрутены.
- Ты не упрощай...