"Кирилл Партыка. Час, когда придет Зуев" - читать интересную книгу автора

хоромы шмыгала, воровато оглядываясь, хоть в той деревне от чьего-то
рентгеновского взгляда все равно утаиться было нельзя... Почти двадцать лет
прошло с тех пор.
Да шут с ней, с баней и безумными оргазмами на потаенной лесной
лужайке. Ведь он, избалованный в институте женским вниманием, жить не мог
без своей Любочки, хоть и была она, в сущности, обычная сельская девчонка,
старшая пионервожатая школы, куда занесло его по распределению кормить
свирепых таежных комаров и толмачить Гоголя с Достоевским рано познающим
таинства жизни леспромхозовским старшеклассникам. Любил, горел по ночам,
терял дар речи и постыдно краснел при встречах в школьных коридорах, не
обращая внимания на исполненный сдерживаемого отчаяния и негодования взгляд
директорши, Евгении Петровны, тридцатидевятилетней тиранши, "партейки",
депутатки, радетельницы местного просвещения и несчастной, одинокой женщины,
на излете зрелости сдуревшей и возжелавшей заиметь не то любовника, не то
приемного сына. Дураком он был и свиньей. Они с Любочкой, как и весь
поселок, знали, что директоршу "залихотило". Любочка жутко боялась и,
завидев Евгению Петровну, шарахалась от нее с топотом, едва не сшибая с ног
своих пионеров.
Лобанов же, напротив, твердо шагал навстречу суровой руководительнице,
прямо смотрел ей в глаза, отвечал на вопросы сдержанно, по-деловому, но с
едва уловимым оттенком двусмысленной дерзости, которую можно было принять и
за юношеский максимализм, и за что-то совсем иное. Его будоражила эта чуть
рискованная игра, а особое наслаждение доставляла тень смятения, время от
времени сквозившая во взгляде и голосе директорши.
Его трудовые достижения оказались весьма скромными, и не из-за
недостатка подготовки или ума, а лишь потому, что процесс преподавания
Лобанову быстро опротивел. В этой школе, где учились дети лесорубов и
совхозных рабочих, ничего не менялось с доисторических времен.
Безрезультатно попытавшись претворить в жизнь некоторые новации, казавшиеся
ему самому впоследствии сомнительными, Лобанов впал в скепсис, в учительской
вел разговоры крамольно-ругательные, на педсоветах отмалчивался и иронически
усмехался. Однако ни директор, ни горластая, похожая на совхозного бригадира
завуч высокой требовательностью Лобанова не донимали, учитывая аховское
положение с педагогическими кадрами и мужские преимущества, принятые в
учительской среде. К тому же и личное обаяние Сергея Николаевича играло тут
не последнюю роль. Был он веселый, сильный и весь будто лучился эротической
энергией. Поселковые женщины дружно оглядывались ему вслед.
Сергей было весь ушел во внеклассную работу. Организовывал какие-то
вечера, литературные чтения, сколачивал из шебутных, проказливых пацанов
некие странные гибриды тимуровских команд и робингудовских шаек. Но и тут
ему не везло. Все его начинания в конце концов приобретали популистский
характер и давали совсем не тот результат. Ребятня постарше в нем души не
чаяла, но в конце концов попахивающие табачком поселковые подростки,
сызмальства познавшие и тяжелый труд, и родительское пьянство, и рискованный
таежный промысел, начинали безбоязненно являться на их вечерние сборища в
легком подпитии, а то и принося с собой бутылку; своего в доску педагога
норовили кликать попросту Серегой, а по-местному приземистые, ширококостные
старшеклассницы, рано наливающиеся женской силой, прижимались к молодому
наставнику тугими бедрами и грудями, когда он пел под гитару у костра
обалденные песни, и черт бы его побрал, если ему это не нравилось.