"Кирилл Партыка. Час, когда придет Зуев" - читать интересную книгу автора

- Желаю счастья. Но это ничего не меняет. Ясно же, что ни вам, ни ей в
этой школе работать нельзя.
- Любочку вы могли бы и простить. Она любит свою работу. В отличие от
меня.
Евгения Петровна подняла брови.
- Почему именно ее? По-моему, в происшедшем вы виноваты одинаково. А
насчет любви к работе... Странная какая-то любовь. И вообще, при чем тут
прощение? Я что, с вами личные счеты свожу? - Она вдруг покраснела.
Лобанов видел, как трудно дается Евгении Петровне ее начальственный
тон, и догадывался, что ей гораздо больше хочется вскочить и отхлестать его
по поганой, бесстыжей... желанной физиономии. Она торжествовала и мучилась
одновременно. Но мучилась - больше.
"Ну что ж, вот и решение всех проблем", - подумал Сергей и вдруг
спросил совершенно неожиданно для самого себя:
- Евгения Петровна, можно я зайду к вам сегодня вечером?
- Куда? Зачем? - вскинулась директорша. Но она поняла, что он имел в
виду, и скрыть это ей было не под силу.
- К вам домой.
Глаза Евгении Петровны под его взглядом метались, не находя укрытия.
Лобанов понял, что сейчас действительно рискует схлопотать по морде в
придачу к порочащей статье в трудовой книжке, и ужаснулся собственной
нахальной дурости.
Но по морде он не схлопотал. Он увидел изменившееся до неузнаваемости,
постаревшее и какое-то затравленное лицо директорши, которая, конечно же,
сознавала, как чудовищно он унижает ее сейчас.
Она была бесплодна, и за это муж бросил ее лет пятнадцать назад, а
превратиться в бессовестную, разгульную администраторшу ей не позволил
характер... Но дело, конечно, было не в этом. Только многие годы спустя
Лобанов понял, как была одинока и как любила его эта немолодая и
несчастливая женщина.
Евгения Петровна сказала без выражения:
- Да, приходите. Часов в восемь.
Сергей хотел что-то добавить, обозначить хоть какую-то формальную
причину своего визита, но еще раз глянул на директоршу, прикусил язык,
поднялся и вышел.
И он таки навестил ее. Зачем он поперся, он не мог объяснить. Он не
собирался таким образом спасать чистоту своей трудовой биографии, на которую
ему было тогда плевать. И не ради Любочки готовился принести себя в жертву.
Независимо от решения Евгении Петровны, на пионервожатой в этой гнилой дыре
было поставлено клеймо. Его вела и толкала тогда какая-то садо-мазохистская
злоба. "Вы за школьную мораль и педагогическую этику? Даже если ваши детишки
и их наставники за школьным порогом дружно ныряют головой в дерьмо? Ну так
вот вам мораль и этика!" Все прошло почти так, как и предполагал Лобанов. Он
был взвинчен и, чтобы скрыть это, после десятка бессмысленных фраз и двух
рюмок коньяка грубо сгреб Евгению Петровну, вскинул ее тяжелое, немолодое
тело на руки и понес к дивану.
Она сперва казалась мертвой, но потом, словно очнувшись от долгой комы,
стала оживать и вскоре с бесстыдными криками раз за разом грузновато
взмывала к вершине блистающего пика.
В перерывах Лобанова, лежащего в полуотключке, вдруг словно окатывало