"Джон Дос Пассос. 42-я параллель" - читать интересную книгу автора

ресторан. От них сильно пахло виски, и глаза у них как-то особенно блестели.
Все уселись за стол, накрытый белой скатертью, и очень славный негр, весь в
белом, принес им большую карту.
- Давайте-ка поужинаем как следует, - сказал Дядя Тим. - Хоть раз
кутнем перед смертью.
- Наплевать на расходы, - подхватил Отец, - во всем виновата система.
- К черту римского папу, - не унимался Дядя Тим. - Еще какого мы из
тебя, Джон, социал-демократа сделаем.
Они дали Фейни жареных устриц, и цыпленка, и мороженого, и сладких
пирожков, и, когда им пришлось спешить на поезд, у Фейни ужасно закололо в
боку. Они сели в жесткий вагон, в котором пахло угаром и потом.
- Когда мы ляжем в постель? - захныкала Милли.
- А мы вовсе не будем ложиться в постель, - весело сказал Дядя Тим. -
Мы так вот и будем спать здесь, как мышата... Как мышата в головке сыра.
- Не люблю мышей! - завопила Милли и опять залилась слезами, а поезд
тронулся.
Глаза у Фейни болели; в ушах стоял непрерывный грохот, перебивчатый
стук на стрелках, внезапное рычание, когда поезд пролетал под мостом.
Сплошной туннель, вся дорога до Чикаго сплошной туннель. Напротив него
багровые лица и храпящие рты Отца и Дяди Тима, смотреть на них было
неприятно, и свет в вагоне тусклый и дрожащий, а за окном сплошной туннель,
и глаза у него устали, и в ушах стоял грохот рельсов и колес, и он заснул.
Когда он проснулся, поезд несся каким-то городом прямо по главной
улице. Было солнечное утро. Фейни смотрел, как народ шел по своим делам,
видел магазины, кебы и рессорные фургоны, стоявшие вдоль тротуаров,
мальчишек-газетчиков, деревянных индейцев перед табачными лавками. Сначала
он подумал было, что это ему снится, но потом вспомнил все и решил - должно
быть, это Чикаго. Отец и Дядя Тим спали, прикорнув на противоположном
сиденье. Рты у них были раскрыты, лица все перепачканы, и смотреть на них
было неприятно. Милли свернулась клубочком, с головой закутавшись в
шерстяной платок. Поезд замедлял ход, близко станция. Если это Чикаго, ведь
им надо слезать. Как раз проходил кондуктор. Старичок, немного напоминавший
отца О'Доннела.
- Простите, мистер, это что, уже Чикаго?
- До Чикаго еще далеко, сынок, - серьезно сказал кондуктор. - Это
Сиракьюс.
И все в вагоне проснулись, и опять целыми часами уходили назад
телеграфные столбы, города, деревянные домики, кирпичные фабрики с
бесконечными рядами сверкающих на солнце окон, свалки, товарные пути,
распаханные участки, пастбища, коровы; и Милли укачало, а ноги у Фейни
вот-вот готовы были отвалиться от долгого сидения; временами шел снег, потом
проглядывало солнце, и Милли рвало, и пахло от нее противно, потом снова
стемнело, и все уснули; и опять рассвело, и вот города, деревянные домики,
фабрики - все стало тесниться, горбатиться высокими складами и элеваторами,
и запасные пути раскинулись, насколько хватало взгляда, и это вот был
Чикаго.
Но было так холодно, и ветер так больно хлестал пылью в лицо, и глаза у
него так слипались от пыли и усталости, что он ни на что не глядел. Долго
стояли они с Милли, сжавшись в комок от холода, потом их усадили в трамвай,
и они ехали, ехали. Их так разморило, что они не могли понять, когда