"Милорад Павич. Хазарский словарь. Роман-лексикон в 100000 слов (Фрагменты)" - читать интересную книгу автора

том, как события развивались дальше, пусть расскажет он сам.

Рассказ про яйцо и смычок

Стою в приятной прохладе и чувствую легкость, говорит он.
Скрипки перекликаются, и из этих тихих вздохов можно целый
полонез сложить, так же как составляют шахматную партию. Только
немного изменить звуки и их последовательность. Наконец выходит
венгр, хозяин музыкальной лавки. Глаза у него цвета сыворотки.
Весь красный, как будто вот-вот яйцо снесет, выпячивает
подбородок, похожий на маленький живот с пупком посредине.
Вынимает карманную пепельницу, стряхивает пепел, аккуратно
защелкивает ее и спрашивает, не ошибся ли я дверью. Меховщик
рядом. Все время заходят сюда по ошибке. Я спрашиваю, нет ли у
него маленькой скрипки для одной маленькой госпожи или, может
быть, небольшой виолончели, если они не очень дороги.
Венгр поворачивается и хочет вернуться туда, откуда он
пришел и откуда доносится запах паприкаша. В этот момент курица
в шапке приподнимается и кудахтаньем обращает его внимание на
снесенное только что яйцо. Венгр осторожно берет яйцо и кладет
в ящик, предварительно что-то написав на нем. Это дата -
2.X.1982, причем я с удивлением понимаю, что наступит она
только через несколько месяцев.
- Зачем вам скрипка или виолончель? - спрашивает он,
оглядываясь на меня в дверях, ведущих из лавки в его комнату. -
Есть пластинки, радио, телевидение. А скрипка, вы знаете, что
это такое - скрипка? Отсюда и до Субботицы все вспахать,
засеять и сжать, и так каждый год - вот что значит приручить
маленькую скрипку вот этим, господин! - И он показывает смычок,
который помещается у него за поясом подобно сабле. Он
вытаскивает его и натягивает струны пальцами, охваченными
перстнями вокруг ногтей, как бы для того, чтобы ногти не
отлетели, не отвалились. - Кому это нужно? - спрашивает он и
собирается уйти. - Купите что-нибудь другое, купите ей мопед
или собаку.
Я продолжаю упорно стоять в лавке, растерявшись перед
такой решительностью, хотя она выражена нерешительной,
нетвердой речью, похожей на пищу сытную, но невкусную. Венгр, в
сущности, достаточно хорошо владеет моим языком, однако к
каждой фразе в конце он добавляет, словно пирожное на десерт,
какое-то мне совершенно непонятное венгерское слово. Так делает
он и сейчас, советуя мне:
- Идите, господин, поищите другого счастья для своей
маленькой девочки. Это счастье будет слишком трудным для нее. И
слишком запоздалым. Запоздалым, - повторяет он из облака
паприкаша.- Сколько ей? - спрашивает он деловито.
И тут же исчезает, однако слышно, как он переодевается и
готовится выйти. Я называю ему возраст Джельсомины Мохоровичич.
Семь. При этом слове он вздрагивает, будто к нему прикоснулись
волшебной палочкой. Переводит его про себя на венгерский,