"Милорад Павич. Хазарский словарь. Роман-лексикон в 100000 слов (Фрагменты)" - читать интересную книгу автора

жителям гетто в Дубровнике было запрещено любое обсуждение
вопросов христианской веры, и нарушение этого запрета
наказывалось тридцатью днями заключения. Пока Коэн отбывал свои
тридцать дней, протирая ушами скамейки, произошли две вещи,
достойные упоминания. Еврейская община приняла решение сделать
досмотр и перепись бумаг Коэна, и одновременно объявилась
женщина, заинтересованная в его судьбе.
Госпожа Ефросиния Лукаревич, знатная аристократка из
Лучарицы, каждый день в пять часов пополудни, как только тень
башни Минчета касалась противоположной стороны крепостных стен,
брала фарфоровую трубку, набивала ее табаком медового оттенка,
перезимовавшим среди изюма, раскуривала ее с помощью комочка
ладана или сосновой щепки с острова Ластово, давала
какому-нибудь мальчишке со Страдуна серебряную монетку и
посылала раскуренную трубку в тюрьму Самуэлю Коэну. Мальчишка
передавал ему набитую табаком и раскуренную трубку и возвращал
ее выкуренной из тюрьмы обратно в Лучарицу вышеупомянутой
Ефросиний.
Эта госпожа Ефросиния, из семьи аристократов
ГеталдичКрухорадичей, выданная замуж в дом дубровницких
аристократов из рода Лукари, была известна не только благодаря
своей красоте, но и из-за того, что никто никогда не видел ее
рук. Говорили, что у нее на каждой руке по два больших пальца,
что вместо мизинца на его месте у нее растет еще один большой
палец, так что каждая ее рука могла быть и левой и правой.
Говорили, что это было прекрасно видно на одной картине,
законченной втайне от госпожи Лукаревич и представлявшей собой
ее поясной портрет с книгой, которую она держала в руке двумя
большими пальцами. Если оставить в стороне эту особенность, то
в остальном госпожа Ефросиния жила так же, как и все другие
дамы ее сословия, ничем, как говорится, не отличаясь от них.
Только иногда, когда евреи в гетто устраивали театральные
представления, она непременно присутствовала на них и сидела
как зачарованная. В те времена дубровницкие власти не запрещали
эти еврейские спектакли, и однажды госпожа Ефросиния даже дала
комедиантам из гетто для какого-то представления одно из своих
платьев, "голубое с желтыми и красными полосами", для
исполнителя главной женской роли, которую тоже играл мужчина. В
феврале 1687 года в одной "пасторали" женская роль досталась
Самуэлю Коэну, и он в вышеупомянутом голубом платье госпожи
Лукари играл пастушку. В отчете, направленном дубровницким
властям доносчиками, отмечено, что "еврей Коэн" во время
представления вел себя странно, так, будто он и "не играет в
комедии". Одетый пастушкой, "весь в шелку, лентах и кружевах,
синих и красных, под белилами, так что лицо его нельзя
опознать", Коэн должен был "декламировать" объяснение в любви,
"в виршах сложенное" какомуто пастуху. Однако во время
представления он повернулся не к пастуху, а к госпоже Ефросиний
(в чье платье он был одет) и, к общему изумлению, преподнес ей
зеркало, сопроводив это "речами любовными", каковые также были