"П.Павленко "Мальчик с Остоженки" (детск.)" - читать интересную книгу автора

монастырю - останавливают меня юнкера: "Куда? Кто такой?" Говорю: "Я
сапожный ученик, хозяин послал заказы по домам разнести". - "Ну, беги!"
Завернул я в переулок, разглядываю, что у них тут имеется: на колокольне
монастыря пулемет, на улице два и вообще народу довольно много и, видно,
наступать на наших собираются. "Надо, думаю, сейчас же к своим
возвращаться". А что с сапогами делать - не соображу. Забежал в какой-то
двор, бросил сверток за ворота - и назад.
Слышу - зовут меня. Как раз на самом углу офицер стоял, подзывает к
себе: "Кто такой? Откуда?"
Опять объясняю, что хозяин послал сапоги заказчикам отнести. Я отнес, а
теперь домой возвращаюсь, на Коробейников. "А много там красных?" -
спрашивает офицер. "Много", - говорю.
Верчусь я перед офицером, не знаю, как быть, и вижу: из того двора,
куда я бросил сверток, выходит юнкер и держит в руках мои две пары сапог.
Ну, пропал! И, не раздумывая, согнулся я да и вылетел под пулеметы на
Остоженку. Пробежав шагов двадцать, отяжелел что-то, вспомнил, что тут дом
с длинным двором есть, юркнул в этот двор, перелез через два забора и
вышел опять на Остоженку, уже перед самым Коробейниковым.
Еле иду. Это, думаю, от волнения, первый же раз я под пулями,
непривычно да и страшновато, конечно.
Рассказал, что видел, и чувствую - сознание теряю.
Осмотрели меня; оказывается, мякоть левой ноги пробита. Перевязали,
положили в чайной, и командир отряда Петр Добрынин...
- Что-то знакомая фамилия, - сказала Зина.
- Еще бы! По Добрынинской площади, наверно, не раз ездили, вот и
запомнили.
- Ах да-а! - смущаясь, сказала Зина.
- Добрынин поблагодарил меня за разведку и говорит: "Сделай одолжение,
выполни еще одно дело. Тебя сейчас возьмут на одеяло и понесут по
Левшинскому переулку, вот эта женщина и эта, - показывает на двух молодых,
вот как вы, Зина, девушек. - Эта, Наталья Карповна, будет вроде твоя мать,
а та, Ефросинья Николаевна, просто знакомая". - "Да какая же, - говорю я
ему, - она будет мне мать, когда ей и двадцати-то лет нету". - "Ах, верно,
- говорит Добрынин. - Ну, тогда сестра, значит. А фамилия ваша -
Чернышевы. И живете вы там-то и там-то. Запомнишь?"
Вот мы и двинулись. Белые ругались, но пропускали, а из Левшинского ни
вперед, ни назад не выберемся. Между тем сведения добыли мы замечательные.
Я говорю девушкам: "Бросьте меня, идите сами, да порознь. Скажите, что
вы на работу пробиваетесь, на Крымскую площадь, - там женщин записывали
мешки для муки сшивать". Они пошли, а я на руках ползу к Пречистенке. Из
ворот люди спрашивают меня - кто да откуда. Говорю - отца вышел
разыскивать, да вот ранили, не знаю, как и домой добраться. Жалели меня
все. Выполз я на Пречистенку, высмотрел что мог и только собрался
переулочками свернуть к Остоженке - меня подхватили какие-то сердобольные
люди, положили на телегу и повезли в госпиталь к Никитским воротам.
Я кричу им: "Пустите!" - а они хоть бы что.
А на Пречистенке бои еще сильнее, чем у нас.
Вы помните, Зина, где стоит памятник Тимирязеву? Так вот на том месте
был большой дом; он горел сверху донизу, близко нельзя было подойти, и это
меня спасло - не довезли.