"Олег Павлов. Карагандинские девятины (про войну)" - читать интересную книгу автора

ленивый. Казалось, все они вслед за теми, кто родил их, явились на свет
только для того, чтобы возмужать и успеть до смерти оставить после себя по
такому же доверчивому, выносливому, стонущему, живучему, ленивому ребенку.
Многие из тех, кого сопроводила судьба в лазарет, уже насмешливо
рассказывали одинаковые скучные истории, как едва не погибли. Помалкивал в
углу лишь тот, кто хотел на себя наложить руки. И мучился один на всех
настоящий герой, горевший с оружейным складом и не давший огню доиграться до
взрыва после того, как сам же соорудил поджог, изобретая из рубильника
высокого напряжения бытовой кипятильник.
Хоть жизнь на больничной койке была куда питательней, чем в казарме и
тем более бараке, от слов "больничный режим", "больничный контингент" у
вчерашних караульных и конвоиров неразумно шумело в головах, так что
нестерпимо хотелось на волю. Вся здешняя блажь делалась вдруг отраженной от
смрадной тюрьмы и поганого лагеря, уже с их режимами, контингентом и черной
пропащей дырой. Ощущение ходьбы впереди самого себя по узкому и прямому
коридору, как под конвоем, было малопривычным. Самодовольные хозяевитые
взгляды забредавших с воли гнетуще стряхивали с плеч былую осаночку.
Халатец, выданный в лазарете, отчего-то унижал.
Офицерская палата, что всегда была наполнена нежилой пустотой да
мышами, однажды затаилась отдельно гнетущим молчанием. И с тех дней, как в
лазарете поселился молоденький лейтенант, стало тягостно даже без особых
причин. Нового больного в день поступления сопровождали двое офицеров,
непохожие на медицинских работников, притом такие же нездешние, с панцирными
от загара лицами. Все приехавшие были еще свободны от шинелей. Служили,
стало быть, на краю степей, где солнце пекло как в пустыне, что весной, что
осенью, а от однообразия и тоски, бывало, сходили с ума. Из такого далека
лейтенанта везли в Караганду почему-то под конвоем из одних офицеров, чтобы
поместить в простой лазарет. Сопровождающие ждали истуканами, пока не
получили выгоревший пыльный офицерский мундир, похожий на слезшую чулком
шкуру. С мундиром на руках они тут же энергично исчезли во исполнение
пославшей их неведомой воли. Лейтенанту, чей мундир зачем-то куда-то увезли,
лишая то ли одежды, то ли свободы, выдан был в каптерке лазарета больничный
халат, просторный, но такой ветхий, что смотрелся офицер побирушкой даже в
огороженном наглухо забором пустынном садике, где его видели, когда проникал
на воздух покурить. Видели также каждое утро в комнате быта, где он умывался
с тщательностью бритья.
Начмед хозяйничал в лазарете как у себя дома и нельзя было ступить шагу
без его домовитых попреков с понуканиями. Наверное, не родилось женщины, что
могла бы осилить это злое бабство, отчего Институтов, сколько ни вылезал из
кожи вон, стараясь нравиться и девушкам и женщинам, прозябал бесплодным
холостяком. С въедливостью евнуха начмед не только приводил в порядок людей
и предметы, но и озвучивал свой же порядок занудными речами. Появись в
лазарете что живое или даже неживое, Институтов заводил тут же собственное
мнение, а все должны были доставлять ему удовольствие, не только исполняя
его правила, но и слушая его речь. О появлении лейтенанта, однако, он хранил
опасливое молчание и старательно уберегал себя от соприкосновений с этой
новой личностью, как если бы странного молодого человека поместили в лазарет
нарочно для того, чтобы не лечить. Какая тогда нужда была содержать его в
лазарете, начмед, без сомнения, хорошо знал, отчего сторонился офицерской
палаты, произнеся лишь раз или два c оглядкой в eе сторону: "Тоже мне