"Владимир Андреевич Павлов. Дозор на сухой миле (пионеры-герои)" - читать интересную книгу автора

В молодости дядька Кондрат, рассказывали, был отменным плотником.
Золотые руки были у него. Теперь рука у него, считай, одна. Когда-то, когда
организовывался колхоз, ставили большой хлев для скотины. Надо было навозить
много леса. Однажды скатывали с телеги бревно, оно как-то перекосилось и
скользнуло вниз. На ноги мужчинам, стоявшим поблизости. "Бегите!" - крикнул
дядька Кондрат, а сам пытался удержать бревно за комель. Да не удержал.
Комель переломил дубовый копыл передка. А между комлем и копылом попала
левая дядькина рука. Повырывало мясо, раздробило кости. Доктора хотели
отрезать руку, да как-то обошлось. Долго лечили, пока зажило.
С тех пор левая рука у дядьки Кондрата вывернута ладонью назад. Если не
знаешь, то можно подумать, будто взрослый человек валяет дурака, работать не
хочет, а протянул руку назад и чего-то просит, да так, чтоб не видно было.
Но дядька Кондрат вовсе не был лодырем. В колхозе ему всегда
подыскивали работу полегче. Накануне войны он работал в лавке.
"Мать не пришла из Слуцка?" - входя под поветь, спросил у Толи дядька
Кондрат.
Спросил так, словно все знал. А почему бы и нет? Наверное, уже вся
деревня знает о Толиной беде. Слухи в деревне - как пожар в лесу.
"Ты кончай рубить. Сядь на тележку - а сам присел рядом на колоду - да
не плачь, если я что и скажу".
Сердце у Толи в груди забилось в предчувствии чего-то непоправимого,
страшного-страшного. Он и сам не заметил, как в руках очутился какой-то
прутик и пальцы машинально принялись ломать его.
"... В воскресенье на базаре в Слуцке, сказывают, была облава. Хватали
хлопцев и девчат в Германию. И молодых женщин тоже. Разве втолкуешь тем
туркам - дядька имел в виду немцев, - что у тебя дитя дома одно осталось.
Возможно, люди, что видели твою маму, когда их загоняли в грузовики и везли
на станцию, и ошиблись, но будь готов к худшему. Ты уже почти взрослый
хлопец. И не плачь. Закрывай хату да пошли к нам. Тетка Параска уже знает,
что ты придешь..."
Толя опустил голову. Он чувствовал, что вот-вот заплачет. Только сразу
закаменело все внутри. На дядькины слова помотал головой: "Нет!"
"Не хочешь к нам - иди к деду Денису. Вдвоем веселее будет. А дома один
не ночуй", - продолжал дядька Кондрат.
Но Толя остался на ночь в своей хате. Ему снился страшный сон. Большой,
почему-то черный состав был оцеплен черными эсэсовцами с черными овчарками.
Кричали, плакали девушки и женщины. Плакала, что-то кричала и его мать. Что
- он не мог услышать. Мать тянула руки, рвалась к Толе, которого держал
здоровенный немец. Пальцем немец показывал на мать, смеялся и смотрел Толе в
глаза. От этого взгляда бросало в дрожь. Потому что глаза у немца были
круглые, неподвижные. Как у гадюки, которую он убил когда-то в Грядках...
Вот мать загнали прикладами в черный вагон, а немец, державший Толю,
огромной лапищей впился ему в бок. Было больно-больно. Толя закричал. Но
крика не получилось. Хотел заплакать и тоже не мог. Тогда он застонал.
Застонал и проснулся. И только теперь заплакал. Тихо и горько...
Утром он опять поехал в Грядки, а когда возвратился, его уже поджидала
тетка Параска.
"Пошли, детка, пошли к нам. Не упрямься так. У меня у самой сердце
разрывается".
Не послушался Толя. Замкнулся, ушел в себя. Делал все, как было