"Йен Пирс. Сон Сципиона " - читать интересную книгу автора

желание, подавляемое, но бурлящее у самой поверхности, сдерживаемое лишь с
трудом. Полное взаимопонимание двоих, опирающееся на уважение и
привязанность у одной и на благоговение у другого. Психоаналитик закукарекал
бы над эротизмом образов, выдаваемых за абстрактную философию, хотя,
вероятнее всего, он не заметил бы игривые, нежные обертона языка этих писем.
Он бы считал, что пишущие не сознавали чувств, которыми была насыщена их
проза, хотя на самом деле они их сознавали даже слишком. Вероятнее всего, он
даже не взвесил бы возможности, что эта великая страсть именно своей
абстрактностью дарила обоим особое удовлетворение, что для Манлия секс был
тем, чем мужчины по мере надобности занимались со своими служанками, а для
Софии он был напоминанием о положении в мире, которое порождает возмущение,
а не обеспечивает покой.
Если бы Оливье не оказался на церковных ступенях в тот день и не
влюбился, возможно, он и его семья не стали бы жертвами страшного позора;
таков, во всяком случае, общепринятый взгляд, который все, кто слышал о нем,
принимали безоговорочно. Тогда бы недуг любви не затуманил его сознание, и
ее мужу не пришлось бы мстить за свою поруганную честь тем способом, какой
он избрал.
Общепринятое толкование на самом деле абсолютно неверно. Если бы он не
увидел данную женщину именно тогда, в этих конкретных обстоятельствах, он
либо так и не узнал бы о ее существовании, либо остался бы равнодушен к ее
обаянию. Теперь уже не модно и даже не совсем прилично говорить о
вмешательстве судьбы или рока. Любовь - всего лишь стечение обстоятельств во
вселенной, управляемой случайностью, которая смела прочь все остальные
божества и обрела власть почти неограниченную. Но до чего же божество
Случайность скучно в сравнении с теми, кого оно победило. Облаченное в
хладнокровную рациональность - до чего же, в конце-то концов, рационально
утверждать, что ни для чего нет никаких логичных причин, - оно
привлекательно лишь для обнищалых духом.
Данный критический довод остается в силе, даже если бы Оливье не
влюбился в эту женщину. Он ведь скорее влюбился в идею, обрызнутую солнечным
светом в то теплое утро. София сказала бы, что его коснулось воспоминание о
божественном, смутная память о происхождении души до того, как она упала на
землю и вселилась в тело. Идея выглядела потрясающе, однако не была столь уж
уникальной, как чудилось ему. К тому времени, когда Данте свел свою Беатриче
к стихам, она вряд ли осталась реальной женщиной, а Лаура Петрарки, вполне
возможно, существовала только в его воображении. Оба полюбили своих
возлюбленных особенно сильно, когда те умерли и уже не угрожали их
воображению появлением морщин или досадительной самостоятельностью мнения.
Результат достаточно хорошо известен - во всяком случае, ученым,
знакомым с поэзией той эпохи и языком того времени: ведь Оливье писал на
провансальском, который вновь вошел в моду с поколением отца Жюльена
Барнёва, ну и его сын тоже выучил этот язык. Для таких людей уцелевшие
стихи - около двадцати их - аккуратно разделились на две категории,
получившие названия юношеских и зрелых. Согласно этому разделению, наиболее
ранние стихи представляли собой essays* - опыты подмастерья, в которых юный
поэт еще не овладел искусством совершенствовать выражения, вытесывая их из
грубого камня языка. От неточностей в этих стихах разит формализмом
средневековья, в них ощущается загрубленный трубадурский стиль недавних
времен. В ранней юности Оливье не обладал средствами выражения и достаточной