"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

Ничего кроме узнать не удалось. Те, кто разбирается в подобных вещах, сочли,
что в воде он пробыл неделю или около того, но не намного дольше. Я
отправился на утреннюю прогулку и увидел в отдалении кучку островитян,
столпившихся вокруг него. В их позах было тихое спокойствие, почти
благоговение - они молились. Помните "Angйlus" <"Анжелюс" (лат.)>Милле? То,
как голова женщины клонится к земле, как мужчина нервно мнет шапку, и оба
они погружены в свои мысли? Напряженность молитвы, изображенная так просто и
так исчерпывающе? Мое появление, когда я направился к ним по песку,
встревожило их, но я не мог остаться в стороне. Моя реакция была совсем
иной, чем у них. Они были скорбны, а я заворожен. Они смирились, я был
взволнован, возбужден. Великолепные краски разложения, сложное сплетение
углов и изгибов изломанного тела, полусъеденного, распухшего. Зеленый
оттенок, в солнечном свете переходящий в пурпур и алость, разливаясь по
голой ноге, еще так недавно юной и сильной. То, как величие человеческой
формы, подобие Бога, море с такой легкостью свело к непристойности и
гротеску. И глаз - единственный, так как второй был выжран из глазницы. Один
уцелевший глаз, светлая небесная голубизна, сияющая как надежда среди
мешанины смрадного тления. Он все еще хранил личность и жизнь, нечто почти
смахивавшее на веселую усмешку по адресу собственной гибели. И ни страха, ни
отчаяния, полное спокойствие, почти безмятежность. Эхо души, которая
осталась жить вопреки всему, что произошло. Я видел, как она следит за мной,
смотрит, как я отзовусь.
Неотступный призрак. Буквально так, потому что много дней я ни о чем
другом думать не мог. Я чувствовал, что знаю его, видел, как он глядел на
меня прежде. Днем я вернулся с альбомом, но неодобрение было бы таким
яростным, что не стоило его открывать. А по какой-то причине зарисовать его
как следует я мог только там. Все, что мне удалось запечатлеть, был глаз,
который затемнял остальное, будто слепящий свет во тьме. Но хотя этот образ
запечатлелся в моем сознании и композиция была именно такой, как
требовалось, мальчик - все остальное - продолжал от меня ускользать.
Утром они погребли его на маленьком угрюмом погосте, устроили ему
надлежащие похороны, будто он был одним из них. Немалое деяние, ведь
похороны стоят денег, а лишних у этих людей нет. Но ведь его конец так легко
мог оказаться концом кого-нибудь из их сыновей. Трогательная церемония, нет,
правда. Суровая и аскетичная, как их собственные жизни. Провожающие
собрались на погосте над морем в искренней прочувствованной скорби по тому,
кого не знали, о чьем существовании прежде и не подозревали. Они хорошие
люди, истинно хорошие, хотя ваше выражение, пока вы меня слушаете,
показывает, насколько никчемны они для вас.
Но несколько дней спустя случилось кое-что любопытное - настолько, что
способно заинтересовать даже вас. А может быть, и нет. Однажды полицейские,
прослышавшие о случившимся, явились из Киберона разузнать что смогут и,
естественно, рассердились из-за того, что мальчика уже похоронили. Даже
грозились откопать его, впрочем, кюре скоро покончил с этим намерением. А
любопытным было вот что: все они, мужчины и женщины, отказались сказать хоть
что-нибудь - ни где был найден мальчик, ни что они сделали с ним, ни о,
может быть, возникших у них предположениях, кто он был такой. Они тесно
сомкнули ряды и на все вопросы отвечали упрямым угрюмым молчанием. Мальчик
теперь принадлежал им. И все это касалось только их. Их упрямство, когда они
сталкиваются с чем-либо, имеющим отношение к внешнему миру, более чем