"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

кожей и душу внутри черепа или где ее можно отыскать. И я запечатлевал
ленивый поверхностный взгляд, считая, что раз это мой взгляд, запечатленный
в наиновейшем французском стиле, его вполне достаточно. И говорил я всего
лишь: смотрите на меня! Разве я не замечательный? Очень скверная позиция. Я
пришел к выводу, что если вы не испытываете смирение перед объектом своей
картины, никакого толку от вас не будет. И ни малейшей разницы, пиши вы
короля-императора Англии и Индии, или дешевенькую натурщицу, или вазу с
фруктами.
Вы, без сомнения, видите связь? Ну конечно же, вы ведь пришли к тому же
раньше, чем я; вы всегда были умнее меня. Я просто пытаюсь оправдать тот
факт, почему по воскресеньям вы почти всегда найдете меня на коленях в
местной церкви. Я стараюсь стать более хорошим художником, друг мой, ибо
если Всемогущий не внушит мне смирения, то и мучнистое лицо Уильяма Нэсмита,
ухмыляющееся передо мной из моего лучшего кресла, вряд ли его мне внушит. Я
пытаюсь писать вас и снаружи, и изнутри и вот почему сталкиваюсь с такими
трудностями. Вас нелегко постигнуть, и так было всегда, потому что вы всегда
были немножечко шарлатаном.
Ну вот! Именно это я и подразумевал! При этих словах лицо любого
человека выразило бы неудовольствие или по меньшей мере смущение. Мне еще не
встречался человек, даже самый подло ничтожный, который бы в глубине души не
считал себя вполне порядочным. Неотъемлемая часть человеческой психики. И
тут ничего поделать нельзя. Нам необходимо чувствовать, будто мы поступаем
безупречно. Нам необходимо оправдывать себя в своих глазах, если и не в чьих
других. Но вы не такой. Вы улыбнулись на это обвинение. И не отмахиваясь,
будто говоря: дурак, так легко вам меня не задеть. Нет, ваш ответ -
легчайший, чуть заметный кивок. В знак согласия. Ну разумеется, я шарлатан,
говорит этот чуточный наклон головы. Такова моя профессия. Мы живем в эпоху,
когда внешность - все, а тут я мастер. Я поставщик новинок для публики,
посредник. Я убеждаю людей любить то, что они ненавидят, покупать то, что им
не нужно, презирать то, что они любят, а достичь всего этого можно только
приемами циркового шталмейстера. Но тем не менее я честен и говорю правду. В
этом мой несгибаемый принцип: я обманщик с высокой целью.
"Чего желают все люди, если не считать славы?" Такой вопрос вы задали
мне однажды вечером в челсийской пивной. Насколько помню, мы были слегка
навеселе, и я ничего не ответил; я знал, что так или иначе вы ответите за
меня. Мне нравились такие вечера: говорить о подобном в окружении
лодочников, пропивающих свой заработок, носильщиков и зеленщиков,
становящихся все более громогласными по мере того как владелец пивной
прикарманивал еду их детей на следующую неделю. Все это еще значило для меня
очень много, хотя тогда я уже приближался к своей эмансипации. Ваши слова
больше не принимались безоговорочно, и я начинал ощущать себя равным вам по
величине. Разве, в конце-то концов, это не удел хорошего учителя -
наблюдать, как его ученик растет благодаря его наставлениям, а затем
перерастает их? И вот тут я понял, что вы не хотите, чтобы я рос. Насколько
я нуждался в том, чтобы вы учили меня, настолько же вы нуждались в моем
преклонении, наивности и не были готовы к тому, чтобы обходиться без них. Я
часто задумываюсь над тем, что значит быть отцом и видеть, как твой ребенок
перестает быть ребенком, утрачивает свое автоматическое стремление обожать.
Мгновенное ли это озарение, или происходит постепенно? Мирный ли это, или
бурный процесс? И не потому ли художники ведут себя как дети, которым, чтобы