"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

превращаете его мечты в прах. Не сомневаюсь, он надеялся, что при виде них
вы захлопаете в ладоши и объявите все до единой шедеврами. По меньшей мере
он рассчитывал на нечестность с вашей стороны: вежливую похвалу и обещание
замолвить словечко организаторам какой-нибудь выставки, чтобы они нашли
место на своих стендах для одной, и он получил бы свой шанс.
Но нечестность была не в вашем характере - во всяком случае, тогда. Она
была бы предательством чего-то более важного, чем дружба, каких-то там
человеческих отношений. Андерсон никуда не годился. Ничто другое вас не
касалось. Его дело - посмотреть правде в глаза. Ваше дело - заставить его
посмотреть. Вы были жестоки во имя искусства, беспощадны и злобны, защищая
его. Вы оставили Андерсона выпотрошенным, отняв его мечты и показав ему,
каков он на самом деле. Критик как зеркало - без лести, суровый, едко
правдивый.
Я бы этого не смог: я бы выбрал вежливый, нечестный, утешающий путь,
который, несомненно, в конечном счете привел бы туда же. И я не мог не
согласиться с тем, что вы говорили; как всегда, вы были правы, каждый
недостаток был реален, и вы не преувеличивали. Ваше сокрушение было
взвешенным, неистовство уничтожения - спокойным.
И тем не менее я все-таки уловил проблеск в ваших глазах того же рода,
какой уже один раз видел. Скрытое удовольствие, удовлетворенность. Власть,
контролирующая художника. Вы заявляли право на эту власть, разминали мышцы.
Вы решали, кому находиться в рядах, а кому - нет. И вы изгнали Андерсона.
Знаю, вы не осознавали, как тяжело его ранили, но почему у вас такой
озабоченный вид сейчас, я не понимаю. Это никакой разницы не составило бы. К
тому же вы никогда не спрашивали, а Андерсон умел мастерски скрывать свою
печаль. В конце-то концов, для чего существуют школы? А он учился в
престижной, и она научила его, как показывать миру невозмутимое лицо. Таким
образом, вы, не потрудившись заглянуть под маску, постановили, что деньги
интересуют его больше живописи. Вздор! Он жаждал умирать с голоду на
чердаке, бедняга. Даже желал, чтобы публика его игнорировала, а галереи
отвергали. Лишь бы ему удалось угодить самому себе. И он был бы счастлив, да
еще как! Но ему не удавалось угодить себе, и вы объяснили ему причину.
Знаете, будь я вреднее, то мог бы многое извлечь из этого для моего
портрета. Разве критик - не тот, кто умеет видеть сквозь поверхность? Можете
ли вы быть судьей в искусстве, но ничего не знать о людях, его творящих?
Если вы не способны понимать своего ближнего, как можете вы понять то, что
он творит? Не в этом ли ваша слабость, что при всей искусности ваших
суждений вы не видите человеческое, укрытое внутри? Или мне выбрать другую
возможность и предположить, что, пожалуй, вы прекрасно все видели и своими
отзывами сознательно поворачивали нож в ране, добавляя насмешку к ощущению
неудачи, которое он уже испытывал сполна?
Так или иначе, но в тот вечер вы приобрели тихого врага. И потому,
когда он вошел ко мне и увидел моего Гогена, его осенила идея. Безобидная
шутка, сказали мы себе. Но мы оба знали, что это далеко не так. Мы
вознамерились разоблачить вас. Вы как раз разразились той статьей о
первобытных племенах Южных морей - в ней вы хвалили ясность видения, какое
невозможно приобрести в Англии. И так далее, и тому подобное. Изрекаемый
мэтром эрудированный, влиятельный вздор. Кое-что в вас всегда было чуточку
склонно к пустобрехству, и это был как раз такой случай. И когда вы в
следующий раз посетили галерею Андерсона, его помощнику было велено шепотом