"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

наблюдала, когда я бывал с вами, ей было чуждо. И то, и другое она равно
отвергала. А я их от нее и не хотел. С этой минуты она начала мне нравиться,
хотя и несколько обескураживала.
Ведь этими замечаниями она бросила вызов вам, и мало-помалу я начал
понимать, насколько могут быть пусты ваши комплименты. Вы были со мной
ленивы и, в конце-то концов, не относились ко мне серьезно. Она правильно
оценила картину, а вы нет. Вы не были непогрешимы.
Однако потом я лишь очень редко показывал ей свои картины. И уж во
всяком случае, не те, которыми дорожил. Слишком страшился того, что она
могла увидеть. Человек способен принять только определенную дозу критики.
Мне и в голову не приходило, что она в такой же степени может опасаться
моего мнения о ее полотнах.
Вы знаете, что это такое, когда кто-то вам нравится? Вам, который
никого не признает равным себе? Не думать об иерархии, не напрягаться, чтобы
выглядеть лучше или более сильным, чем те, с кем вы? Не классифицировать
кого-то как друга или врага, как нижестоящего или патрона? Не завидовать и
не быть предметом зависти? Это дружба. Я думал, это могла быть и любовь. Я
все еще не умею их различать.
У меня были свои страсти и увлечения, хотя куда меньше, чем можно
заключить, исходя из моей репутации, но во мне сохраняется достаточно
шотландской церкви, чтобы питать подозрительность к власти плоти.
Безусловно, я убедился, что ее магия всегда исчезает очень быстро: ни одна
женщина, самая пышная, самая соблазнительная, не заинтересовывала меня
надолго. Не так, как Эвелин - а меня подобным образом никогда к ней не
влекло. Думаю, я хотел узнать ее, и чем больше моя дружба с вами сходила на
нет, отягощалась условиями и сомнениями, тем больше я жаждал ее ничем не
усложненной простоты. Я тоже гулял с ней по Лондону и Парижу, но это было
совсем иное. Она не хотела учить и не читала лекций. Когда она смотрела на
статую или здание, у нее не возникало желания классифицировать и
раскладывать по полочкам. Не было ни категорического осуждения, ни
расхваливания до небес на ваш лад. Она всегда старалась оценить стремление
художника, каким бы жалким ни был результат. У нее даже находились добрые
слова по адресу напыщенных старых козлов из Beaux-Arts. A главное, она
отправлялась в эти прогулки из чистого товарищества. Но в ней всегда было
что-то, что пряталось, что словно страшилось - я даже думал, словно
чуралось, - моего присутствия, когда я стоял слишком близко к ней. И в то же
время она была такой открытой. Как же так? Это бесило меня, ставило в тупик,
и это, решил я, было симптомом любви.
На принятие решения ушло много времени. Я тянул, пока мы не вернулись в
Англию, а потом еще и еще, пока моя карьера не пошла на подъем, но в конце
концов весной тысяча девятьсот четвертого года я покончил с сомнениями и
сделал ей предложение. Внезапно и совсем не в романтичном духе, должен
сказать. Перед тем я некоторое время почти с ней не виделся. О цветах,
подарках и прочем, что требуется для подготовки особой минуты, я даже не
подумал - да и к лучшему, это был бы напрасный перевод денег. Она отказала
мне наотрез. В ответ я получил только взгляд недоумения, изумления и, хуже
того, гневности. Самая мысль ее оскорбила. Тогда я не мог понять почему.
Никто больше не собирался сделать ей предложение, а подавляющее большинство
женщин - так я всегда верил - по меньшей мере бывали польщены, когда им
предлагали брак.