"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

только быстро работать в темной продымленной комнате, в оглушающем шуме
повсюду вокруг. Я научился жить в толпе и сохранять ощущение самого себя, я
узнал, что должен уметь обособляться, если хочу чего-то достигнуть. И я
узнал, как жесток мир искусства, как похож на джунгли, где выживают только
сильнейшие. Беспощадный и удивительный урок, ведь я привык к более дружеской
атмосфере пьяных тружеников в Глазго, которые ограничивались тем, что
избивали друг друга до бесчувствия только по субботним вечерам.
Помню, как Эвелин оказалась среди нас в тысяча восемьсот девяносто
восьмом году, когда я пробыл там уже два года и начинал прикидывать, а не
сумею ли выжить в кипящем котле лондонского мира искусства. Ну, конечно, не
учиться писать живую натуру - в этот класс женщины не принимались. А брать
уроки перспективы: безобразно расположенные вянущие цветы в вазе, старый
кувшин, молоток. Любопытное зрелище: вылупляющиеся юные революционеры
напряженно щурятся на этот убогий натюрморт, будто кучка благовоспитанных
школьников. И тут входит эта девушка, и все хихикают. Она была такой юной,
такой невинной и такой... чопорной. Из тех, что живут с мамой, выпивают
рюмку хереса раз в месяц и каждый вечер в половине десятого уже в кровати.
Не из тех женщин, которых хочется писать, если, конечно, тебя не привлекает
тема хрупкости и слабости. Однако, когда я присмотрелся повнимательнее, я
подумал, что можно было бы извлечь что-то интересное из этих бледных щек,
жиденьких волос, стянутых в невзрачный узел на затылке, и легкой
сутуловатости, словно она старалась спрятать свои маленькие груди,
притвориться, будто их вовсе нет. Она оглядывается по сторонам, находит
свободное место, говорит "с добрым утром" тихим нервным голосом, а затем
начинает. Немного погодя мы скапливаемся вокруг посмотреть благовоспитанный
женский вздор, который она сотворяет, и я вижу на вашем лице то самое
выражение.
Вы пришли пригласить меня пообедать и с непривычной терпеливостью
ждали, чтобы я почистился и привел себя в более или менее приличный вид.
Обычно бывало наоборот, и ждал я, как молоденькая девушка своего первого
ухажера. Я тогда был знаком с вами месяц или около того и уже был заворожен.
Прихоть случая, фраза, случайно услышанная в музее, и вы подошли ко мне и
пригласили выпить в cafй de l'Opйra <Кафе де л'Опера (фр.)>! Шампанское!
Беседа, блещущая остроумием и эрудицией. Вы уже приобрели известность и
начали писать обзоры парижских выставок для лондонских газет. Были
редактором авангардистского журнала, не имевшего подписчиков, кем-то, кто
появлялся на званых вечерах и банкетах. Имели репутацию знатока... чего-то,
хотя никто не знал, чего именно. И вот вы ищете меня, завязываете со мной
дружбу и культивируете ее! Вы избрали меня своим другом! Вы выделили меня,
окружили вниманием, занялись моим образованием. Мне было двадцать семь, но я
настолько мало знал тот новый мир, куда стремился войти, что, не сомневаюсь,
выглядел намного моложе моих лет. А вам уже было почти тридцать, и вы,
повидав так много, казались пресыщенным.
Думаю, другие у меня за спиной посмеивались по моему адресу, но мне
было все равно. Мое преклонение, мое благоговение я гордо выставлял напоказ.
"Уильям говорит...", "Уильям считает...", "Уильям и я...". Бог мой, как я,
наверное, был смешон! А вы поощряли меня, льстили мне, ублажали. "Не
принимайте других к сердцу! Такой художник, как вы...", "В вас есть нечто
особенное, подлинный талант...". Я упивался этими фразами, искал их. Хотел,
чтобы вы повторяли их снова и снова. Будто купался в молоке. И я не