"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

мастерскую как раз, когда я приступил к работе, так что, вероятно, я был с
ней резок. Решил, что ей требуются деньги, чтобы выкупить ее побрякушки у
закладчиков.
Но нет! Она была скомпрометирована. И с джентльменом. Полагаю, простой
труженик всего лишь сделал бы ей подарочек. Ее лицо было картиной. Нет, вы
понимаете, я не имею в виду ничего уничижительного. Я не острю. Но когда она
позировала, ее лицо ничего не выражало. Это розовое лицо никогда не
улыбалось и не хмурилось - во всяком случае, когда ее писал я. Но я же
нанимал ее не ради ее эмоционального регистра. И внезапно она преобразилась
в мечту портретиста. Уровни эмоций были поразительными: стыд, отчаяние,
надежда, радость, что ее слушают, страх. И еще что-то, чего я не сумел
распознать. Что-то яростное, почти животное. Именно это выражение в конечном
счете привело вас вот в это кресло передо мной.
Ситуация, естественно, была смехотворной. Она изъяснялась на
неудобопонятном языке, ее собственной пародией на беседы в светских
гостиных, так что иногда ее трудно было понять. Но в конце концов все
прояснилось: она беременна, вы отец, и что ей делать?
Первоначально, когда изумление перед вашей глупостью прошло, я остался
совершенно равнодушен. Такое случается. А с людьми вроде нее случается
постоянно. Но эта скрытая ярость... Однако знаете, я верю, все могло бы
обернуться совершенно иначе, не будь ее выражение таким великолепным, если
бы она не села - совершенно случайно - у окна, так, что свет раннего утра
озарял ее лицо с такой безупречностью. То, как эмоции преобразили ее из
глупой простушки в королеву, императрицу, даже в богиню; то, как сверкали ее
глаза, а ее кожа пламенела. И голова, откинувшаяся, когда ее душой овладели
гордость и непокорность. Я мог бы усадить ее и тут же написать только ради
этого выражения. Я знал, что мне следует приложить все усилия, чтобы оно
исчезло, сделать так, чтобы оно больше никогда ее не озаряло, навсегда
угасить свет в ее глазах. Но поступить так было бы грехом. Она была
запредельно красива, и красоту ее породила мысль о ребенке.
А потому я не стал убеждать ее поступить разумно и посетить делателя
ангелов, как деликатно выражаются французы. И не из-за нее, и не из-за вас,
и не из-за того, что так следовало, но просто из-за чуда, которое свет
сотворил с ее лицом. Я дал ей то, чего она хотела в действительности. Она
надеялась, что я одолжу ей деньги на аборт. Я сказал, чтобы она родила этого
ребенка.
И, не скрою, я дал ей и еще кое-какие практические советы. Что ей
следует написать вам письмо о произошедшем и попросить вас внести свою лепту
на содержание вашего совместного творения. Минуту я взвешивал, не следует ли
ей заверить вас, что она сумеет сохранить тайну. Что не будет искать встреч
с вами или как-либо вам угрожать. Что она уедет из Лондона и исчезнет,
словно бы вообще не существовала. Но я отмел эту мысль. Нет, подумал я,
пусть он немножко попотеет. Пусть немножко потревожится. Это сделает его
щедрее. Большая ошибка. Я вас недооценил.
Бог мой! Да послушайте же! Десять шиллингов в неделю. Вот и все, чего
она хотела! Меньше, чем вы тратите на вино. У нее ничего не было, и она
ничего не хотела, кроме этого маленького пасынка. Притом она знала, от чего
отказывается. Она знала, что ее шансы на заботливого мужа, и маленькую
парадную комнату, и респектабельную жизнь уйдут в небытие, как только у нее
на руках окажется ребенок без отца. Даже ее дружба с Эвелин могла рухнуть.