"Юхан Пээгель. Рассказы" - читать интересную книгу автора

в ней огромная заноза, он никак не может сам ее вытащить. Он показывает
лапу, а сам скулит от боли, раб его понял и вытаскивает занозу. Из раны
брызнула кровь вместе с гноем. А теперь раб написал ему на рану...
- Зачем он это сделал?
Вот глупый вопрос, - рану же нужно промыть. Сейчас он отрывает клок от
своей набедренной повязки и заматывает льву лапу. Лев благодарно лижет
рабу руку и трусит в пустыню, и на его мохнатой морде улыбка...
- А раб? Что с ним?
- О, это длинная история. Лев потом спасет ему жизнь, когда раба бросят
ему на съедение и лев его узнает...
- Послушай, как же ты можешь видеть то, чего еще не было? Наверно, это
одна болтовня. Ты все наврал...
Молчание.
А жаль.
Так хотелось еще сказать, что на запад отсюда, с вершины этой
необыкновенной ели, видится в море голубой остров с краснокожими жителями,
в волосах у них торчат орлиные перья...
А вот это уже не выдумка, это каждый может видеть: Самми проснулся, и
мама ласково, но строго корит его за лень...



** БОЛЬ СЕРДЦА **



ЗАБРОШЕННОЕ ПОЛЕ


Мы сидим во дворе на пригорке под старой березой с шершавым стволом, на
скамье между нами кружка с пивом. И миска с вяленой камбалой, да еще
старый столовый нож, с острым, сточенным, тонким лезвием. Им хорошо
нарезать камбалу и хлеб, ведь и полкаравая домашнего хлеба лежит на
скамье, между нами.
Между нами лежит еще кое-что. Между нами лежат несколько десятилетий
жизни. Пиво, хлеб и камбала нас сближают, ибо с раннего детства мы знаем
их вкус, с которым, наверное, ничто на свете не может сравниться. Но нас
разделяет время. Мне не пришлось за эти годы сгорбиться, собирая хлебные
злаки, освобождая мережу. Я стал городским человеком. И это проводит между
нами черту. Мне даже обидно, сосед, когда ты удивляешься, что я приезжаю
навестить родные края, что мне не надоел ни деревенский хлеб, ни вяленая
камбала, что мне нравится твое дьявольски крепкое пиво. Ибо ты не
понимаешь, - а я никому об этом не говорил, - что сердце мое всегда
оставалось здесь - на скудной земле моих дедов. Не теперешнее сердце
городского жителя, а то большое, прекрасное и чистое сердце, какое бывает
у человека, когда он молод. Потом сердце уже не то: оно уже испорчено.
Человек уже научается немного приврать, ему уже льстят известность и
похвала, ему нравятся деньги. Может быть, я не намного более грешен, чем
все остальные честные люди, но того большого и чистого сердца, каким оно
было в ту пору, когда я еще молодым жил в тех местах, у меня уже нет. И