"Юхан Пээгель. Рассказы" - читать интересную книгу автора

красивых черноглазых девушках, которые жгли, как турецкий перец... А все ж
таки ты уже больше не был крестьянином: не научился пахать, не умел
косить, не гнулся ни на картофельной борозде, ни перед барином...


Да-а... Плевна, Плевна... Вся наша рота как один человек пошла...
Ур-р-а-а-а! Турок, само собой, грудь в грудь: "Аллах, аллах, Мухамет!" Сам
паша впереди всех, на ногах шаровары, нашенский генерал на белой лошади,
золотая сабля наголо: "Тавай, ребьята, коли-и, бей врагаа!" Рота пошла вся
как один: турка на штык и через плечо - плюх! Турок бежать, наши за ним,
все - ура-а да ура-а! А он подрал в крепость и как пошел оттудова из пушек
палить. Бух! Бух! Бух! Карнотид да сарапендлид так и летят (сарапендлид -
это бомбы, в середине - свинцовые бобы). Наши стали падать: кого ранило, а
кто уже больше и не встал. Генерал видит, что дело плохо, опять вытащил
золотую саблю и кричит: "Тавай, ребьята, пока-азем им, тсорт побери!
Периотт!" Крикнул, а сам с лошади валится, за грудь держится и ругается:
"Тсорт, курат, турок ранил!" А меня манит к себе рукой: "Сандер, путь
маладетс, иди сюда, памагии!" Я к нему, генерал мне золотой в руку и
говорит: "Сандер, возьми моего коня и скачи во весь дух ко мне на мызу,
сообщи супруге и дочери, что турок меня убил". Дал еще грамоту с печатью,
перстень, кисет, трубку и золотые часы. Пришел доктор лечить, да ничего не
помогло, чему быть, того не миновать.
Вскочил я на коня и поскакал на генеральскую мызу. Генеральша прямо так
с лица сошла, белее полотна стала, а барышня - та просто в слезы. На
следующее утро собрался было я обратно ехать сражаться, но генеральша
сказала: "Сандер, пассалуста, не уесзай! У нас так скучно, побудь с нами
немножко еще, помоги дрова колоть и воду носить".
Я как отрубил: "Вассе высокопревосходительство, у меня своей воли нет,
я под командой. Должен ехать, турка надо бить, товарисси все там".
Тут в кухню вошла генеральская дочка, на ней черное платье по случаю
траура, сама милая, как булочка из веянки, глядит мне в глаза и эдак
ласково говорит: "Сандер, правда, не уезжай, я сама напишу штабс-капитану,
что мы тебя задержали. Будь нам обществом, в доме так скучно, когда мужчин
нет".
Так и остался у них. Генеральская дочка мне на фортепьянах играла, иной
раз мы с ней рядышком на канапе сиживали, держали друг дружку за руки, в
глаза глядели. Красивые у ней глаза были, такого черного цвету, будто
смородины.
Воротился я в полк обратно, сразу меня к полковнику. Он спрашивает:
"Сандер, кто тебе разрешил отсутствовать? Гляди, как пойдешь под военный
суд, расстреляем тебя!" А я барышнину записку подаю, читай, мол, сам.
Полковник сломал печать, и глаза у него стали круглые: "А-ай, Сандер! Ну и
маладетс, иди в свой роот!"
Кавказ, вот это страна, там направо да налево не поглядишь, - глаза все
норовят сверху вниз смотреть. Горы до того высоченные, что голова кругом
идет. Турок за камнями, поди выгони его оттудова, стреляет в ответ, адское
отродье. И мы тоже за камнями, из-за них и стреляем, все вжик да вжик, как
турку только случится нос высунуть. Сидим день, сидим другой, только и
знаем, что заряжаем да стреляем. У меня наконец душа закипела, и говорю
поручику, вассе плагородие, так нелсаа, тавай в рукопасни! Только поручик