"Павел Пепперштейн. Диета старика " - читать интересную книгу автора

плечами и проходит дальше. Остальные курительные пусты. Только пепельницы и
диванчики, диванчики и пепельницы.


13

Ольберт переоделся. Теперь он в строгом черном костюме, в белой
рубашке. Он поменял даже очки: прежние были маленькие, расхлябанные,
оправленные в золото. Сейчас на нем крупные очки в солидной, темной оправе.
Это снова наводит на подозрение, что и рвота, и переодевание были придуманы
заранее. Изменилась и манера чтения, даже голос. Первую часть он читал
громко, размеренно и четко, словно под метроном, теперь он запинается, голос
стал тих и влажен - можно подумать, что у него во

рту идет дождь. Можно подумать, что у него во рту какая-то гнилая
деревня, куда по бездорожью, с трудом, добираются телеги с мокрыми дровами и
пьяными дровосеками. Можно подумать... Но думать уже нельзя, надо
прислушиваться. Он говорит: "Вторая часть вещицы называется... Она
называется "НОЧЬ".


НОЧЬ


(посвящается моим друзьям)

Сейчи

Когда я умер, то прежде всего была музыка, и у нее были некоторые
свойства животных - тех, что по природе своей водонепроницаемы: печаль и
блеск бобра, скользкая бодрость утки, скрип дельфина и его же удачная
улыбка, гусиная тяжесть и чьи-то живые ласты, забрызганные росой или же
холодным бульоном. Поначалу я не поднимался и не опускался, а бойко плыл
вперед, улыбаясь. Ноги казались туго закутанными в плед или же в
промасленную бумагу. Правда ли, что я был ПОКУПКОЙ? Возможно ли, чтобы меня
купили? Ноги, не теряя русалочьей слитности, иногда заворачивали в зеленые
боковые ходы - тенистые, ветошные, надломленные, с внутренней ряской. Однако
неизменно я возвращался на МАГИСТРАЛЬ. Начало ночи было прекрасным. Для
тебя, для тебя венецианская лагуна! Для тебя ночь Трансильвании! Для тебя
настоящая красавица и европейский синдром! Для тебя лунный свет и
бесконечная радость! О, хозяева моря, хозяева островов!

Устлер

Истрачена была одна вечность, и незаметно истаяла вторая, а я все
скитался среди абстракций, чисел, среди всеобщего смеха и собственного
шепота, среди слов (таких как "узнавание", "шутка", "пингвины", "то самое",
"домашние", "оно", "застекленность", "маленькое-милое", "великолепие"),
которые каким-то образом стали вещами или гранями одной-единственной вещи,
напоминающей кристалл. Скитался среди тканей и фактур, проходил, как по