"Павел Пепперштейн. Диета старика " - читать интересную книгу автора

маслу, по бархату, шелку, каракулю, по парче, по камню, по стали... То мне
казалось, что я бесконечно далеко от живых, то, напротив, возникало терпкое
чувство, что я просто иду городской окраиной, пробираюсь задворками людных
улиц, иду витринами, киосками, тентами, тенями, пиджаками, платьями,
туфельками, золотом, вороньими гнездами, заводами... Бывал я и рекой,
уносящей отражения своих берегов. О мосты, медленно гниющие над
реками, -узнаете ли вы меня? СКОЛЬКО сердечного тепла отдал я
правительственным зданиям, ангарам, депо, бассейнам! И снова уходил в
глубину вещей, заседал, как одинокий и ненужный диспетчер, в центральных
точках отпущенного им времени, в технических кабинках, где вершилась
кропотливая работа исчезновения. В общем (как, надо полагать, многие умершие
до меня), я оказался очень привязан к покинутой Юдоли, ибо Юдоль трогает.
Так она, видимо, и задумана - как аппарат, производящий умиление. Иначе
говоря, здесь-то и создают то, что называется душой. Так в теплой и влажной
утробе взращивают эмбрион, чтобы затем вышвырнуть его в дальнейшее. Душа это
герой Диккенса, она падает на лондонское дно (Лондон - единственный город,
устроенный как водоем, у него не катакомбы, а дно), чтобы затем всплыть в
детской комнате. Только на исходе второй вечности я впервые увидел ангелов.

Тереза

Никогда не забыть мне то утро. Утро! Утро! То утро... Я стал
возвышаться, идти вверх. Возвышение привело меня в горный ледник. Там я
впервые, со дня моей смерти, остановился. Я лежал или висел, вмерзший в
сверкающий лед, как отдыхающий мамонт. Я был огромен, но и глетчер был
великолепен - я стал точкой в его белизне, в его необъятности. Мне казалось,
что я всегда лишь шел сюда, и теперь это и есть КОНЕЦ: застывание навеки в
зернистом блаженстве. Если бы я знал тогда, какие гирлянды и анфилады
Концов, Финалов и Окончаний меня ожидают! И тут я увидел небо, и в нем -
ангелов. Это небо не было похоже на те небеса, которые я уже повидал после
смерти - извивающиеся от щекотки, смешливые, ластящиеся, как жирный котенок.
Или же, наоборот, неуверенные, туманные, как пятно, как небо во сне или на
рисунке, которое еще надо домыслить, о котором следует догадаться. Это же
небо было безграничным, свободным и пустым. И в этой пустоте, очень далеко,
крошечные и светлые хороводы ангелов вращались в синеве. Два переплетающихся
хоровода, и от них, вбок и вниз, ответвлялась и уходила в глубину небес
длинная танцующая процессия. В целом они составляли фигуру, напоминающую
лорнет. Затем я не раз видел ангелов. Видел спиральную лестницу Иакова-я
лежал у ее подножия и смотрел вверх. Сквозь решетчатые ступеньки я созерцал
розовые, свежие, младенческие пятки ангелов, которые поднимались и
опускались. Сквозь решетчатые ступеньки, с которых небо смыло полярный мох и
птичий помет. В другой раз я оказался в Юдоли, на окраине деревни. Был
полдень, солнце стояло в зените, и небо все было заполнено ангелами.
Внезапно раздался крик петуха, и они исчезли. Долго я хохотал, чуть было
второй раз не умер от смеха. Такие шутки здесь в цене. Очень давно, будучи
еще живым и почти ребенком, я увидел черно-белую фотографию худой, голой
девочки, лежащей на пустом пляже. Она щурилась, заслоняясь рукой от света,
выражение лица было хмурое, замкнутое. Через несколько лет я увидел ее уже
не на фотографии, а в реальности, но тоже на пляже. Это был пляж, где
собирались нудисты. Среди множества голых тел она была единственной