"Павел Пепперштейн. Диета старика " - читать интересную книгу автора

вечностью, свою прежнюю полноту. Я понял тогда, стоя лицом к лицу с монахом
на пенных облаках, что предстоит еще вернуться в отчий дом, откуда я был
похищен смертью. Ведь если у нас есть гениталии, значит, у нас должен быть и
дом. Где яйца, там и гнездо. Я узнал его имя - Варфоломей. Я так долго жил с
ним, я мыл его и вводил в нежные женские тела, а имени его не знал. Теперь
он написал свое имя белым семенем - имя на миг застыло в воздухе, словно
вежливо дожидаясь, пока я прочту его, а затем его имя стекло белыми
струйками по бортикам ванны, в пену. Его имя стекло теплыми ручейками по
спинам совокупляющихся людей, его имя стекло по роскошным облачениям
священнослужителей, по митрам, тиарам, камилавкам, по девическим животам, по
рясам, по тонким женским запястьям, по атласным белым перчаткам, на которых
золотой нитью вышиты были инициалы. А ты пела: "Аристократия! Западная ложь!
Мокрые улицы ночного города..."

Бимерзон

Не могу сказать, что после смерти я понял все, но я понял, как все
устроено. Понял, но потом забыл. Жаль. Если бы я лучше учился в школе, если
бы я брал частные уроки физики, химии или даже математики, я смог бы,
возможно, превратить мои понимания в знания, которые удерживались бы
памятью. Но при жизни я был ленивая скотина, к тому же бездарная по части
точных наук. Я же не подозревал, что после смерти меня станут посвящать в
детали мирового механизма. Я видел этот механизм (если его, конечно, можно
называть механизмом) воочию, я, можно сказать, облизал каждую из его пружин,
каждый клапан, каждое сцепление, каждый рычажок. Почему я должен быть
одинешенек - я и мир, и больше никого? Я видел, как время сжимает события до
состояния вещей, а затем разворачивает их в ландшафты - так, с хрустом, рвут
в гневе китайский барабанчик. Я видел миры, где царствует чистое
раздражение, и там возникают вещи. Я видел миры умиления, и там тоже
возникают вещи, точнее, вещицы, но они прочнее вещей. А ты пела: "Красота
ангелов проникает в мои сны, чтобы стать моим тайным любовником, чтобы
заставить меня улыбаться сквозь замерзающие слезы..." И ты пела:
"Черно-белый серафим! Якорь в моем сердце! Трусливый мальчишка!" В саду
Бимерзона я видел черные гнилые стожки, одетые в кружева. Я видел слишком
много бессмысленного, и это не объяснить ничем, - разве что чувством юмора,
которое никак не соотнесено с человеческим. Я познакомился с
Издевательством, которое без устали издевалось над самим собой. В тех краях
оно почиталось в качестве бога. Я видел Олимп, где все боги были убиты, а на
их местах восседали сумчатые животные. Мне сообщали секреты, от которых
веяло ужасом истины. У меня слабая память. Если бы я был ученым! Но я всего
лишь писатель. Иначе нашел бы способы сообщить живым много
ценного -достаточно для того, чтобы они стали обожать саму память обо мне. Я
снизошел бы к спиритическим столикам, пробившись сквозь облака псевдодухов,
которых называют "конфетами", - вида они не имеют, но их речь живая и
сладкая, как вкус батончиков. Я обратил бы в слова и в формулы трещины на
стенах научных институтов. Я связался бы с разведками сверхдержав. Подавив
тошноту, я вошел бы в телепатическое общение с руководителями религиозных
сект и с передовыми мыслителями человечества. Как новый Прометей, я ввел бы
в мир новые лекарства и новое оружие, новые интриги и фабулы, новый, доселе
неведомый отдых. Если ты мальчик, то ты, рано или поздно, получишь девочку.