"Павел Пепперштейн. Диета старика " - читать интересную книгу автора

моих наложниц, мои армии, мои знамена, мои гардеробы, моих белошвеек...
Затем меня облекли в папский сан: к моим туфлям припадали черные монахи,
белокурые девочки и негры. Помню свои атласные белые перчатки, на которых
золотой нитью и жемчугами вышита была схема Голгофы: голова Адама, на ней
три креста, центральный укреплен копьем. Мне сообщили, что я - гений, и
поднесли мне в дар все вокзальные циферблаты, все шахматные доски, все
шлагбаумы и всех зебр мира. Меня поставили в известность, что я - святой, и
я стал освещать все вокруг сверканием своего золотого нимба. Мне вернули мое
личное тело, но на ладонях были стигматы, из которых непрестанно сочился
благовонный елей. Мой нимб не только источал свет, он был также отличным
оружием: его края были необычайно остры, и я, весело подпрыгивая и вращаясь,
словно топор, прорубал себе дорогу в любом направлении. Мне сказали, что я -
бог, но я не поверил. Узрев мое сомнение, все вокруг наполнилось смехом -
веселым, брызжущим смехом великодушия и щедрости. Меня любезно пригласили
вращать мирами и быть всем. Я был луной, приливом, стрелками на часах, был
мужским членом, входящим в женский половой орган, был женским половым
органом, принимающим в себя мужской член, был самим инстинктом размножения,
наращивающим свою мощь весной, был солнцем, был духом, который развлекает
детей сновидениями, был снегопадом, был четырьмя временами года. А ты пела:
"Как, ты никогда не слышал об этом? Подойди ближе. Прикоснись ко мне. Пришло
время попробовать..."

Анастасия

Аттракционы будущего состоят из "возможностей". Некоторые из этих
"возможностей" я испробовал, другие нет. Как-то раз, например, я был
персонажем американского фильма - плоской тенью, скользящей по белому
экрану. Я бежал, стрелял, вскрывал письма, но боковым зрением все время
наблюдал зрительный зал небольшого летнего открытого кинотеатра где-то в
Греции или в Крыму, и людей, сидящих на старых скамейках, чьи лица были
обращены к экрану. В их зрачках и стеклах очков, как в битых зеркалах,
отражались фрагменты экрана. Мелькал и я. Изможденный гангстер, спасающийся
от погони, я стоял на пожарной лестнице кирпичного дома. Мое лицо явилось на
экране крупным планом - черно-белое, с впалыми щеками и глубокими морщинами.
Лента была старая, мой образ был словно из песка или из пепла. Подо мною уже
мелькали полицейские фуражки, похожие по форме на черные короны или терновые
венцы. Я видел их внизу сквозь решетчатые ступени со следами белого птичьего
помета. И в то же время прямо передо мной был зрительный зал. Я посмотрел на
зрителей, прямо на них, я посмотрел на них со своего экрана. И взглядом я
дал им понять, что я вижу их. Минуты шли, а мое лицо все таращилось на них,
бесстыдно, внимательно, невозможно - я наблюдал, как до их сознания
постепенно доходит неладное, как в лицах вызревает мистический ужас. Я
вдохнул запахи их вечера - аромат цветущих акаций, запах болотца и близкого
моря. Отчего-то все это доставило мне необычайное удовольствие - тонкое, на
гурманский вкус, как мне почудилось. Я стоял на верхней площадке небесной
лестницы, я был началом и концом всего, и при этом скромно наслаждался
простыми запахами чужого южного вечера, затерянного среди других вечеров
Юдоли.
Мне была дарована безграничная свобода перемещаться во времени. Я
оказался внутри своего тела, бегущего по железнодорожному мосту, когда я был