"Павел Пепперштейн. Диета старика " - читать интересную книгу автора

скользкий ломтик в руке, одетой в толстую рукавицу, я поднес его к глазу и,
как в монокль или в круглое окно, взглянул на Китти, на кухню, на резкое
звездное небо. Затем я поднес сыр ко рту и откусил...

14

Старик, почувствовав некоторое утомление, поднялся на второй этаж,
чтобы немного отдохнуть в своей любимой комнате. Он неторопливо проходит по
коридору между бледными лимонообразными лампочками в золотых веночках,
нащупывая тайный ключ во внутреннем кармане жилета. Доносится шум сыпучих
вод - это Вольф принимает вечерний душ.
Старик толкает последнюю дверь и дергает за шнурок выключателя.
Небольшая комната без окон освещается тусклым светом пышно закутанной лампы.
Невзрачный шорох сухих цветов - они всюду, их множество, они огромными
букетами стоят в углах, гирляндами вьются по стенам. Роскошные мумии букетов
на глазах превращаются в пыль. Пучки иссохших трав, свисающие на нитях,
выделяют стародавний зной. На темно-коричневой с позолотой стене, в
обрамлении из цветов, висят несколько фотографий. Золотистые ленты свисают с
витых рамок. Малыш Оле, с брезгливым видом рассматривающий громоздкий
игрушечный паровоз. Вольфганг в день поступления в школу, в униформе с
блестящими пуговицами, насупленно глядящий на шелковый флаг, который он
держит в руках. Малютка Китти зимой, в канун Рождества, сидящая на резном
высоком стуле с бахромой из потертых бархатных шариков. Она же, и тоже
зимой, на фоне снежной горы, щурящаяся сквозь снег, застрявший в ресницах, с
роскошными санками на кожаном ремешке.
Здесь им обеспечен покой. Среди сухих цветов, превращающихся в прах с
шелестом, с покорным лепетом, их лица кажутся насквозь пропитанными тем
сиянием великого отдыха, какое лишь изредка можно заметить на лицах
курортников, проводящих беспечные недели и месяцы на море. Такая свежесть
еще бывает у львят, она встречается на лицах ледяных девочек, которых
изготовляют к зимним праздникам. Вот Оле и Вольфганг за столиком уличного
кафе. Видны липкие разводы на поверхности столика - одна из кофейных чашечек
у них опрокинулась. Пухлые ручонки Ольберт трогательно сложил на груди
(наверное, паясничает). Кажется, он видит надвигающегося Танатоса и капризно
предлагает ему повременить. Вот фотография в рамке, повитой скелетцами
хризантем: семья на борту летнего парохода. Чопорный и хрупкий отец с косой
коричневой тенью на лице, падающей от широкополой панамы. Его супруга, с
белым зонтом в руках - лицо молодое, насмешливое. Китти в купальном костюме,
опоясанная надувным лебедем. Ольберт в глубокой прострации. Угрюмый Вольф с
географическим атласом подмышкой. Все они сняты на фоне большого
спасательного круга с крупно написанным названием парохода - "Беттина".
Солнце освещает их сверху и сбоку - морское, увядшее, словно бы увиденное
сквозь коричневое стекло пляжных очков.
Старик медленно продвигается вдоль колышущихся стен, метелкой из мягких
перьев стряхивая пыль с фотографий и ребристых ваз.
По стариковской привычке он что-то бормочет:
- Надо сказать себе: прошлое есть прошлое. Оно не может быть
настоящим - просто-напросто не умеет. Его этому не научили. Не на-у-чи-ли.
Старичок приближается к громоздкому предмету в глубине комнаты - это
что-то вроде большого игрушечного театра с тяжелым бархатным занавесом. Его