"Артуро Перес-Реверте. Тень орла" - читать интересную книгу автора

намерен нынче же заночевать в Сбодунове, а в среду быть в Москве. Теперь,
выходит, смекнул, что малость припоздает. - Я спрашиваю, что у Нея?
Да что у Нея... Нехорошо у Нея. Его полки трижды ходили в штыки, но в
результате этой достославной бойни - на следующий день в бюллетене Великой
Армии ей будет уделено полторы строчки - так и не сумели отбить подступы к
Ворошильскому броду. И вот теперь мимо нас поэскадронно, как на параде,
переправляется русская кавалерия, неотвратимо, неудержимо надвигаясь на
многострадальное правое крыло. Да уж какое там крыло - крылышко
обглоданное.
Тут налетел с востока холодный и сырой ветер, разметал кучу
исчерна-серых туч, громоздившихся на горизонте, продырявил сплошную пелену
порохового дыма, который стелился над равниной. Император, не оборачиваясь,
протянул руку за подзорной трубой и провел ею полуокружность, оглядывая
панораму сражения - да-да, точно также смотрел он на рейд Абукирской бухты,
приговаривая: "Начистил нам рыло Нельсон, ох, начистил", - маршалы же тем
временем готовились получить реприманд - по-нашему говоря, взбучку, -
неминуемый и неизбежный. Но вот труба остановилась, уперлась в одну точку.
Недомерок на мгновение отвел трубу от глаза, недоверчиво протер его и вновь
приник к окуляру.
- Кто-нибудь может мне сказать, что там творится?
И ткнул в сторону равнины указательным и указующим перстом - да-да,
тем самым, каким показывал солдатам на сорок веков, которые смотрят на них
с вершин пирамид, а Марии Валевской - в несколько иной, разумеется,
обстановке - на свою походную койку. Свита поспешно обратила взоры туда,
куда был вперен имперский перст и тотчас грянул целый хор "господипомилуй"
и "чертменяподери". И неудивительно: в дыму и пламени, в хриплом реве
русской артиллерии, в кромешном аду, творившемся на подступах к Сбодунову,
по полю, где после спешного отхода правофланговых частей оставались только
трупы, - двигались синие мундиры, щетинились штыки и реял на ветру
императорский орел: в образцовом порядке и трогательном одиночестве, не
расстраивая рядов и держа равнение, линейный батальон французской пехоты
героически продолжал наступление.
Даже император лишился на миг дара речи. Несколько секунд, всем
показавшимися бесконечными, он не сводил глаз с этого батальона. Черты
бледного лица вмиг заострились, на скулах заиграли желваки, завращались
орлиные очи, лоб под надвинутой треуголкой перерезала продольная складка,
глубокая, как шрам.
- С-с-с у-ума па-па.., посходили, - заметил штабной генерал
Клапан-Брюк, который всегда заикался в бою и в борделе с тех пор, как
однажды в веселом доме - дело было еще в итальянскую кампанию - в самый
неподходящий момент попал под огонь австрийских батарей. -
А-па-па-полоумели вконец.
Недомерок, не отвечая, смотрел на одинокий батальон. Потом медленно и
величаво повернул державную голову - да-да, ту самую, которую он увенчал
некогда в соборе Парижской Богоматери короной, вырванной из рук папы
Клемента VII, слабоумного старикана, понятия не имевшего, с кем он сел
играть. А надо бы. Знай наших, корсиканских. А не знаешь - спроси у Карлоса
IV, бывшего короля Испании. Или у Годоя, симпатичного такого здоровяка с
дарованиями и наружностью племенного быка. Ну, того, который родной женой
торговал.