"Леонид Переверзев. Гряди, Воскресенье: христианские мотивы в джазе Дюка Эллингтона." - читать интересную книгу автора

не знал, был бы наш сыночек в том саду теперь..." (Пауза)
Эх, грехи наши... Я вот тоже, давно уж это было, занемогла: грудь мне всю
сдавило, дыхать совсем стало невозможно, думала - все, отходила свое, - и
домашние, и соседи все уж решили, что провожать меня надобно. И в одну ночь
так тяжко сделалось, грудь сдавило клещами железными, чувствую: вот он,
конец мой настал; приготовилась, творю молитву, и вдруг распахнулись двери,
входит священник в облачении полном, риза и венец на нем, а за ним другие,
будто хор, и хор этот запел: "Спаси, Господи, люди твоя...". Спели они это и
исчезли, а я - что ж ты думаешь? - я наутро встала и пошла, хожу с тех пор
уж шесть лет, Господь милует... (Пауза, я уж давно не решаюсь ни о чем
большее ее не спрашивать, чтобы не перебить как-нибудь этот дивный монолог)
А еще я люблю картинки божественные рассматривать - у сестры моей
двоюродной их много, книги у нее тоже есть. Уж ее и других еще с ней
тягали-тягали за эти книги, и стращали всяко, и в тюрьму даже сажали, - а им
все нипочем. Теперь, правда, не так уже опасаются, вроде... Но на выборы
никогда голосовать не ходють - накануне еще уйдут из деревни в лес далеко
или еще куда, так и не голосуют. Потом к ним пристают, правда, да они духом
стойкие, все своего держатся. (Пауза)
А ты, я вижу, тоже книги читал, наверное, потому все пишешь и пишешь вот
сейчас...
- Читал.
- А у самого есть?
- Да нет, Священное Писание только...
- А картинок священных у тебя нет?
- Картинок имею немножко.
- А не принесешь ли взглянуть? Тут в Москве живу, соскучилась больно:
сноха-то у меня в Архангельском соборе работает, иконок там маленьких
видимо-невидимо, и на складах лежат, все равно как дрова какие. Я ее прошу:
ты уж мне принеси хоть одну, а она смеется и вроде как ругается: что ты,
говорит, разве иконы крадут? Так покажи мне картинки-то.
(Оставляю коляску с дочерью на ее попечение, благо квартира наша на первом
этаже и сидим мы сейчас почти под окнами, и приношу "Древнерусскую живопись
в Третьяковской Галерее"; конечно, надо было бы подарить ей тогда эту книгу,
чего я не сделал; впрочем, именно ее подарил потом Эллингтону. Она берет и
открывает...)
Ой, - Троица! Вот они, три ангела-то! Как Авраам отдохнуть под дубом
расположился, они ему и представились. Говорят: Содом и Гоморра, мол,
разрушены будут. Ты про это читал?
- Читал.
- А это святой Георгий Победоносец, змея поражает; как ее звали-то,
которую змею должны были отдать? Ты не помнишь? Вот неграмотная я, жалко, а
то как много ведь узнать про все это можно, у меня и Библия русская есть. А
это Положение во Гроб: Божию Матерь-то как жалко, Заступницу нашу,
плачет-убивается. А это - жены-мироносицы... да, пришли, а гроб-то пустой,
одни пелена лежат. А нет ли здесь у тебя картинки, как Матерь Божия по саду
идет и видит Спасителя и не узнает его и спрашивает: не знаешь ли, куда
унесли от меня Господа моего? А Он ей: мать, вот Я, сын твой... и одежды вот
так раскрыл на себе (показывает мне), чтобы она персты свои в Его раны
вложила. Нет здесь такой?
- Нет, отвечаю, (уж и не смея намекнуть ей на не совсем точный пересказ