"Леонид Переверзев. What Am I Here For: для чего я здесь? Дюк Эллингтон как экзистенция джаза" - читать интересную книгу автора

отношениях диаметрально противоположный европейцу: воплощение стихийности,
животной интуиции и витальных инстинктов. В обоих произведениях джазмен
после ряда драматических перипетий мистически преображается в спасительную
фигуру великого и одухотворенного мастера-учителя. Приходя на помощь
раздавленному историей интеллектуалу, он возвращает ему чувство подлинной
реальности и вкус к жизни, излечивает от мировой тоски, освобождает от
ложных иллюзий и открывает перед ним новые творческие просторы.
Хотя в целом общеисторический кризис европейского искусства двадцатого
века так и не был преодолен ни этим, ни каким-либо иным путем, и подобная
трактовка джаза вскоре была несколько смущенно отброшена, нам важно отметить
скрытую в ней интенцию. Лет двадцать спустя и в несколько иных преломлениях
мы вновь найдем ее отголоски в поэзии и прозе Бориса Виана и Хулио
Кортасара, пишущих по-французски (ой ли? Не нам, конечно.подвергать сомнению
слова Л.Б., но сдается, что Кортасар хоть и жил во Франции, а писал все же
по-испански - ред. -- Кирилл, Вы совершенно правы, а я ошибся - ЛП); у
Марселя Марешаля в работах по эстетике театра; и у британца Джона Осборна.
Герой последнего в пьесе "Оглянись во гневе" ("рассерженный молодой человек"
и трубач-любитель) категорически декларирует: "Кто не любит джаз - тот не
любит людей и не любит музыку".
И вот что пишет в крошечном, но пронзительном автобиографическом скетче
фламандец Луи-Поль Боон, вспоминая годы гитлеровской оккупации и тайные
часы, проводимые у радиоприемника, настроенного на Би-Би-Си:
"Если бы я был великим поэтом, я бы, наверное, пропел хвалу Баху или
Бетховену, в музыке которых, как говорят, слышны море, лесная чаща и Бог...
Если бы я был еще более великим поэтом, я бы пропел хвалу джазу - душе
нашего исковерканного века, века отчаянья, гнева и тоски, в котором мы,
каждый по-своему, не чувствуем себя дома, но которого не могло бы выдержать
ни одно поколение, кроме нашего - о великий Армстронг и его труба!"
Задав приведенными ссылками некоторую общую историко-художественную
перспективу, возьму сейчас вещь среднего масштаба, более близкую к нам по
времени. Эллингтон, правда, упоминается в ней лишь дважды и предельно
лаконично, однако в таком контексте, который дает немало прямых стимулов для
весьма разнообразных размышлений на обсуждаемую нами тему.

Конец истории

Рассказ Милана Кундеры "Смерть Тамины" построен в двух планах. Один, нас
сейчас не касающийся, принадлежит к жанру "магического" или "мифологического
реализма". Другой же, приоткрывающий жизнь и духовную агонию рассказчика на
фоне документальных сведений о смертоносно-удушливой культурно-политической
атмосфере Чехословакии начала семидесятых годов, содержит важную
"музыкальную" линию. Я приведу из нее (в моем подстрочном переводе и с моими
подзаголовками) довольно большую выдержку и уверен, что вы найдете ее того
заслуживающей. Кроме того, позволю себе и далее несколько раз возвратиться к
рассуждениям этого значимого для нашей проблематики автора.
"Вот что отец (музыколог-теоретик - Л.П.) некогда рассказал мне,
пятилетнему: тональность - это королевский двор в миниатюре. Им правит
король (первая ступень) и два его главных помощника (ступени пятая и
четвертая). У них под началом есть еще четыре вельможи, у каждого из которых
свои особые отношения с королем и его помощниками. При дворе состоят еще