"Евгений Андреевич Пермяк. Уральские были-небыли (сборник) " - читать интересную книгу автора

любовь, не знает ни края, ни меры. Даже старик Прохор помолодел. И как-то
сказал он внуку:
- Ты меня из старого дубового пня пресветлым праведником вырезал. А
такую, как наша Марунюшка, в белом мраморе сечь надо. Да так высекчи, чтобы
шапки снимали, на нее глядючи. Если за девичку-снеговичку тебе Кукуев дом
построил, то за мраморную-то Марунюшку дворец вымахает.
Тут Прохор почуял, что Фартуната и в него бесенка хочет поселить.
Поэтому стал он натощак по три капли лампадного масла в чай капать. Для
беса лампадное масло самой смерти смертнее.
Помогло. И Далмату тайком Прохор в чай капал. Тоже на пользу пошло.
Как в песне жил молодой муж. И такие ласковые слова своей женушке говорил,
которые не перепоет и сам соловей-соловушка.
Но как ни хороши были Далматовы слова, а в камне он мог сказать куда
жарче и задушевнее. Глыба белого мрамора не дешева, а по дедову настоянию
Далмат добыл ее. Из белых белую. Без единой чужецветной прожилинки.
Как снег!
Долго раздумывал Далмат, какой в камне будет его Марунюшка. И так
примерял, и этак-то прикидывал, в разных местах побывал, повидал там
творения разных мастеров, а надумал свое. Надумал, когда в солнечный день
увидел Маруню, кормящей своего первенца. И как осенило его. Кормящей
матерью станет большая беломраморная глыба.
Ну конечно, сперва в глине пробовал, в дереве резал, а потом и за
камень взялся.
Любовь высекала из мрамора до последнего пальчика, до каждой ямочки на
локотках, до ниточки на руках материнское счастье. И ночь не в ночь, и день
не в день. Как сон наяву рождалось его творение. И пришло такое время,
настал такой час, когда боязно стало прикоснуться к мрамору и лишить его
хотя бы единой крохи с просяное зерно, потому что из камня ушло все
каменное и осталось только живое живущее.
- Я ли это содеял, Маруня? - обливался Далмат слезьми.
Сотни, а может, и тысячи глаз переглядели "кормящую мать". И не
нашлось ни одного злого глаза, который бы не подобрел, глядючи на
извечность простого и знаемого. И это простое и знаемое как бы слило в ней
всех дающих жизнь. И теперь она как бы не она, а само всесветное
материнство, собранное в этой беломраморной чистоте.
Кукуев молился на "кормящую мать" полным крестом и кланялся ей, как
богоматери, но не мог даже и подумать, о чем думали все. Кукуев знал, что
если удесятерить его богатства, то и они не станут даже самой малой ценой
этой святыни. "Да и всему ли есть цена", - впервые подумал богач и понял,
как беден он рядом с беломраморной матерью.


* * *

Бес совсем было приумолк в Далмате. Но на всякого беса находится своя
бесовка.
В Зюзельку шестерня вороных прикатила золотую карету. В карете
барынька из молодых и родовитых. При лакеях и кучерах. Увидевши
беломраморную жену Далмата, а затем и ее самое, живехенько прикинула, что и
к чему. А потом просительно восхотела быть высеченной гибнущим в зюзельском