"Франческо Петрарка. Гвидо Сетте, архиепискому Генуэзскому о том, как меняются времена" - читать интересную книгу автора

мучением.
Так жили мы, душою неразлучные, но занятиям предавались различным, ибо
ты к спорам стремился и шумным собраниям, я же - к досугу и сельской тишине.
Ты в вихре общественной жизни искал заслуженных почестей, которые -
удивительное дело - на зависть другим преследовали меня, с презрением в
глубь лесов от них бежавшего. Зачем стану описывать тишину полей, неумолчное
журчание прозрачной реки, мычание коров в долинах и пенье птиц, дни и ночи
заливающихся на ветвях? Знакомо тебе все это, и ежели сейчас не можешь ты
последовать за мною, то все же охотно спешил ты сюда, словно в спасительную
гавань, всякий раз, когда мог скрыться от городской сутолоки, но, увы,
нечасто это случалось. Сколько раз в полях одного меня тьма заставала! Как
часто летом подымался я средь ночи и, один, не тревожа объятых сном
домочадцев, уходил, помолившись, то в горы, то в поля, освещенные яркою
луною! Сколь часто в ночные часы без спутников входил я с трепетным
восторгом в громадную пещеру у источника, куда и днем-то с людьми зайти
страшно! Ежели спросят о причинах подобной отваги, то ведь не боюсь я ни
духов, ни приведений, волков на этой равнине не видывали, а людей здесь
нечего страшиться. Пастухи в полях, рыболовы, бодрствующие у реки, одни с
пением, другие в молчании, все они пеклись обо мне и всячески угождали, ибо
знали, что их и всего того края господин не просто друг мне, а любимый брат
и отец. Повсюду лишь доброжелателей я встречал, ни единого врага. И
размышляя об этом, - помню, и ты со мною соглашался, - убеждал я себя, что,
весь круг земной потряси война, сие место мирным останется и безмятежным. И
этому, полагал я, почтение и в особенности близость святой церкви
споспешествуют. А сверх того и бедность, беспечная презрительница оружия и
алчности. И что же? Поразишься, когда узнаешь. При мне еще стаи пришлых
волков принялись резать стада, врываясь в самый городок и повергая в трепет
перепуганных жителей, и, я думаю, что не просто бедствие это было, но и
знамение, предвестие волков вооруженных, что должны прийти следом. Ибо
вскоре после того, как я уехал, гнусная шайка бесстыдных разбойников всю
округу обшарила и разграбила, пользуясь неопытностью жителей, а чтоб
награбленным благочестиво почтить защитницу воров Лаверну, на самое
Рождество Христово ворвалась в беспечное селение и, унеся, что возможно,
остальное предала огню. Огонь пожрал тот скромный приют, откуда с презрением
взирал я на богатства Креза. Уцелела после пожара старая кровля: спешили
нечестивцы! Книги, что оставил я, уезжая, сын моего управляющего, давно уже
подобное предрекавший, снес в крепость, ее сочли разбойники неприступной и
ушли, не зная, что безлюдна она и беззащитна. Так, сверх чаяний, вырваны
были книги из свирепой пасти, не допустил Господь, чтобы очутилась в столь
грязных руках добыча столь благородная. Ныне лишь тень прежнего Воклюза
обретешь в сих тенистых приютах. Для воров и разбойников ничего нет
укромного, ничего удаленного, ничего тайного: всюду проникнут, все увидят,
все обшарят. Нет твердыни, нет благословенного уголка, до коего не добрались
бы разнузданное корыстолюбие и вооруженная алчность. Но так милостив ко мне
Господь, что, когда думаю я о нынешнем Воклюзе и вспоминаю прежний, не верю,
что тот самый это край, где, беспечный и одинокий, ночами бродил я по горам.
Однако, принявшись говорить уже не о бедствиях Воклюза, а о сладостном моем
уединении, скажу я, быть может, много лишнего. Сравнивая прежнее; и
нынешнее, чтобы очевиднее сделать перемены, нарушил я порядок, но вернусь к
моему рассказу!