"Франческо Петрарка. Гвидо Сетте, архиепискому Генуэзскому о том, как меняются времена" - читать интересную книгу автора

Через четыре года после возвращения в Болонью, с мужем, коего много и
часто, не менее, чем следовало, я восхвалял, побывал я в Тулузе, на берегах
Гаронны и в Пиренеях, нередко под хмурыми небесами, но в обществе неизменно
безмятежном. И о них могу сказать лишь то же, что о прочих. И Гасконь, и
Тулуза, и Аквитания, по имени те же, на деле так изменились, что, кроме
вида, ничего в них прежнего не осталось. Вернувшись, устремился я еще через
четыре года в Париж, влекомый юношеской любознательностью. А по пути туда и
на возвратном - так сильно пыл юности подстрекает - побывал я во всех
уголках королевства, и во Фландрии, и в Эно, и в Брабанте, и в ближней
Германии. А вновь побывав там недавно, с величайшим трудом узнавал я
немногое из прежнего, видя богатейшее некогда королевство лежащим во прахе и
почти ни одного дома вне стен, крепостных или городских, не найдя. Об этом
рассказал я подробно в письме к почтенному старцу Пьеру де Пуатье, коий
вскорости умер, и лучше для него было бы умереть еще раньше.
Где прежний Париж, многим молве и хвастовству жителей обязанный, но все
же несомненно великий? Где же толпы школяров, где рвение к наукам, где
веселье, где достаток горожан? Ныне не споры слышны там, а шум схваток, не
книги, а груды оружия виднеются, не речи раздаются, а выкрики часовых и
грохот таранов, поражающих стены. Прекратились охотничьи забавы, стены
сотрясаются, леса погружены в безмолвие, и в самих городах едва ли
безопасно. Покой, казалось, основавший там свое царство, навеки сгинул, и
никогда еще стольких опасностей, никогда менее спокойно там не бывало. Кто,
я спрашиваю, предсказал бы, что могущественный и непобедимый король
французский не просто побежден будет, но брошен в темницу и лишь за
громадный выкуп отпущен на свободу? Впрочем, виновник зла делает само зло
терпимым: король королем, пусть неравным ему, был захвачен. Всего плачевней
то, что король и сын его, ныне царствующий, возвращаясь на родину, схвачены
были и принуждены замиряться с разбойниками, дабы по собственным землям в
безопасности продолжить путь. Кто, повторяю, в счастливом этом королевстве
мог не только помыслить о подобном, но, скажу более, во сне увидеть? Как в
это потомки поверят, ежели когда-нибудь - переменчивы судьбы людские! - к
прежнему состоянию вернется королевство? Ведь даже мы не верим, хоть сами
видим.
Через четыре года, воротившись из первого своего путешествия по
Франции, впервые побывал я в Риме. И тогда, и еще ранее не был он ничем
иным, нежели тенью и подобием Рима древнего. Нынешние руины - прежнего
величия свидетельство, но до сей поры под сим благородным пеплом тлели еще
угли, теперь же потухли они и остыли. Был там, подобный возрожденному из
праха Фениксу, достойный старец Стефано Колонна, о коем я говорил уже, отец
доброго моего покровителя и глава славной своею знатностью и великими
несчастьями семьи: его и семью его восхвалял я часто и никогда восхвалять не
устану; были и иные, кто хоть дорожил родными развалинами. Ныне таких ни
там, ни еще где-либо не осталось.
Еще через четыре года посетил я Неаполь, и хотя после частенько и в Рим
я и в Неаполь наезжал, все же именно первые впечатления остаются в душе.
Тогда Роберт был королем Сицилии, а вернее, всей Италии, а еще лучше
сказать - был он королем среди королей. Жизнь его счастьем была для
королевства, смерть же - погибелью. После отъезда моего прожил он недолго. И
если запрещает иногда небо спешить надвигающимся уже бедствиям, то едва ли
приходилось кому-нибудь умирать более своевременно; подобная смерть мне