"Франческо Петрарка. Гвидо Сетте, архиепискому Генуэзскому о том, как меняются времена" - читать интересную книгу автора

предавшись воспоминаниям, обойти стороной мою родину. Разве не являет она
собою очевиднейшее свидетельство злосчастных перемен? Столь недавно на
зависть итальянским и всем христианским городам процветавшая, а ныне
войнами, пожарами и болезнями обращенная в ничтожество, всех смертных учит
она тому, что и на краю гибели не следует оставлять надежды.
Возможно, возразит мне некий спорщик. Ибо есть люди, что, не имея сил
защищать истину, обманами с нею воюют и тут не знают покоя, из этого
создавая себе искусство. Не сумев отрицать вовсе, скажет он, что лишь для
упомянутых мне мною краев справедливо сказанное. Для иных, дескать, нет. И
не существует, мол, изменения целого, ибо сколько в одном убавится, столько
прибавится в другом. Я же скажу: с радостью буду повержен, на востоке, на
севере или на западе повстречавшись с обратным. Но даже Венеция, откуда пишу
тебе и где до конца дней своих поселился, не утех ища, а лишь покоя и
безопасности, хоть спокойствием и благополучием выделяется, чему и мудрость
граждан, и расположение города немало способствуют, была некогда еще
благополучнее. А было это тогда, когда юношей впервые приехал я с
наставников из Болоньи взглянуть на сей город. Ты мог бы убедиться, что сами
жители этого не отрицают, хоть и стало теперь в Венеции много больше
дворцов, чего не стану оспаривать. Ежели не угомонится мой противник,
призн_а_ю, что как обстоят дела у серов или индов, мне не ведомо, но путь
Египта, Армении, Сирии и всей Малой Азии тот же и участь не лучше, нежели у
нас. Давнишни несчастья Греции, но бедствия скифов новы. Откуда недавно
морем годовые запасы хлеба везли в Венецию, оттуда идут корабли, груженные
рабами, коих продают несчастные родители, голодом понуждаемые. Диковинного
вида толпа мужчин и женщин наводнила скифскими мордами прекрасный город
подобно тому, как прозрачную реку мутит неистовый поток. И коли не нравилась
бы толпа сия покупателям более, чем мне, коли не услаждала их взоры более,
чем мои, не наполнял бы мерзкий народ узкие улицы, не поражав бы привыкших к
красивым лицам приезжих, а в своей Скифиия вместе с Голодом, тощим и бледным
в покрытом каменьями поле, где помещает его Назон, по сей день рвал бы
ногтями и зубами скудные травы.
В возражение мне скажут, что зря я плачусь, ибо не только в наше время,
но всегда подобные перемены происходят. Но не жалуюсь я, зная, что от начала
вещей двигалось все, ничто не оставалось неизменным. И не вопрошаю: "отчего
это прежние дни были лучше нынешних? Потому что, - как говорит Соломон, - не
от мудрости ты спрашиваешь об этом". Многия могут быть тому причины, что
ведомы Богу, а некоторые им них, быть может, и людям. Не плачу я о том, что
меняются времена, не доискиваюсь причин, а хочу лишь, чтоб в перемены сами
поверили те незнающие и неверующие, кто, средь зол родившись и иного не
видев, на том стоят, что и не бывало иначе.
Все изменения, явственные и прискорбные, переменою наших занятий они
объясняют и состоянием духа. С охотою признаю я все это, но ведь не зависят
первые перемены от последних: громадное колесо вертится не менее быстро,
оттого что по нему медленно тащится муравей. Скажут, наконец, что не
обстоятельства, не времена, не мир изменяется, а только сами люди. В целом
соглашусь с этим, ведь часто миром называют людей, для коих, несомненно, он
и создан. И верно, что причины многих изменений в людях таятся, а быть
может, и всех, коли заглянуть глубже, только одни явны, иные же сокрыты. Нет
сомнения, что скоро изгнаны будут истина, вера и благочестие, воцарятся
обманы, нечестие и предательство, по всей земле свирепствовать станут