"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

мешает этому процессу самосознания.

5. Канон науки

По справедливости разговор о канонах надо бы начинать с искусства - оно
явление более древнее, чем наука (здесь и ниже в термин "наука" включается
главным образом естествознание), да и каноника искусства разрабатывалась уже
древними, Аристотелем и александрийцами: грамматиками и литературоведами -
"каллимаховыми псами". Но начать с канонов искусства значит заведомо встать
на позицию усечения соседа - ограничения науки, предписания ей линии
поведения, которая может оказаться несостоятельной для нашего мира
научно-технической революции.
Таких попыток, когда за исходное, за момент определенности и
стабильности бралась каноника искусства или социальная стабильность как
таковая, или блаженство в репродукции - "счастье", совершалось немало, и все
эти попытки заканчивались близким результатом: надо обуздать науку. Идет ли
речь об этическом формализме И. Канта или о богои мифостроительстве на песке
христианской нравственности, или о нравственном социализме, или о
средневековой коммуне, всякий раз возникает задача явить миру такое
общество, в котором все отношения, основания и законы вытекали бы из
нравственности и только из нее. При этом обязательно кивают в сторону
науки - и на нее следует распространить это исходное основание
нравственности, "разрешить" только такие научные исследования, которые не
шли бы в ущерб нравственности, в первую очередь нравственности самих
исследователей. И как бы ни спорили насчет "счастья", считая его основой
нравственности или противопоставляя счастье и взаимное расположение людей
как исключающие друг друга нравственные категории по рассуждению типа -
счастлив и зверь, грызущий добычу, а взаимно расположены могут быть только
люди, в конечном счете все остается на своих местах, виноватой остается
наука. Если стабильность, в какой бы она форме ни бралась,
лично-нравственной или социально-репродуктивной, положена в основу, то
стабильным, не доступным обновлению оказывается и все остальное. Тогда
волей-неволей все виды творчества становятся излишними, теряют социальную
нагрузку. Получается как в "Бравом новом мире" у Мустафы Бонда: "Мы
вынуждены думать о стабильности, мы не хотим меняться. Всякое изменение -
угроза стабильности. В этом еще одна причина того, что мы не так уж спешим с
внедрением новых изобретений. Каждое открытие в чистой науке является
потенциально подрывным. Даже науку нам приходится рассматривать как
потенциального противника, да, и науку... И в этом одна из составляющих цены
за стабильность. Не только искусство несовместимо со счастьем. Несовместима
и наука. Наука опасна, нам приходится держать ее накрепко закованной и под
постоянным прицелом" (5, р. 153).
Поэтому остается лишь второй путь: положить в основание нестабильность,
развитие, и попытаться понять возможность и счастья и взаимного расположения
в условиях движения и развития, в условиях того, что К. Маркс и Ф. Энгельс
называли коммунизмом: "Коммунизм для нас нс состояние, которое должно быть
установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы
называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее
состояние" (24, т. 3, с. 34).
Чтобы понять механику этого действительного движения, нам необходимо