"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

Эта сознательная, гибкая, активная слепота составляет силу науки,
поскольку те переходы "в другой род", которые в древности совершались от
случая к случаю, вели к замене человека в отдельных репродуктивных функциях
ослом, быком, орудием, совершаются теперь автоматически. В исходе
оказывается допускающая бесконечный повтор функция, а не ее носитель.
Инженер сначала рассчитает нагрузки, а потом уже будет думать о том, ставить
ли в качестве привода мотор или достаточно будет легкого нажима руки.
Иными словами, наука знает человека только в репродуктивных функциях,
где он сила среди сил природы, частный случай среди таких же частных случаев
проявления универсальных связей.
Но вот исчерпывает ли репродукция человека? Лежат ли человеческие
ценности в репродукции или за ее пределами? Для любого вида деятельности,
если он допускает функциональное определение, а все виды репродукции,
деятельности по закону, заведомо такое определение допускают - закон и есть
такое определение, - останутся в силе рассуждения о продавце газированной
воды и автомате, то есть каким бы сложным ни оказался закон деятельности, ни
в этом законе, ни в самой деятельности по закону нет ничего специфически
человеческого. С функциональной точки зрения, кондуктор автобуса и железный
ящик, куда приглашают опускать пятаки, неразличимы, они "одно и то же".
Адистанция от этого кондуктора-ящика до самых сложных видов репродуктивной
деятельности не так уж велика. Если сегодня "Известия" пишут о замене
инструктора райсобеса вычислительной машиной, то завтра им придется писать
то же самое о должностях городского, областного и т.д. масштаба.
С философской точки зрения, здесь вообще нет никакой дистанции,
поскольку из факта функциональной определимости всех видов репродукции
возможен лишь один вывод: ни в репродукции, ни в каноне науки, рассчитанном
на обновление репродукции, ни в предмете науки, как он очерчивается каноном,
нет человека, нет человеческих ценностей.
Если зафиксировать эту точку зрения и под соответствующим углом
взглянуть на научное творчество, мы без труда обнаружим это "бесчеловечное"
требование научного канона. Продукт не только должен строиться по
репродуктивной схеме "если-то", но он должен также доказать свою
независимость от человека, непричастность к нему. Этот акт проверки на
бесчеловечность ученые называют экспериментом, а логики - верификацией. В
применении к науке сам смысл объективности, независимости ни от человека, ни
от человечества, должен, видимо, пониматься не статически, как некоторая
устойчивая и независимая от нас составляющая знания, а динамически, в духе
грамматики языка, как сумма правил и операций вывода человека за рамки
познания, сепарации человеческого и объективного, отчуждения человека от
продуктов научной познавательной деятельности.
Канон науки, таким образом, не только не включает человека, но и
активно исключает его.
Научное знание начинается там, где кончается человек, где от него
удается освободиться. А если в силу исторических причин человек в его
репродуктивных свойствах оказывается еще в пределах предмета науки, то
происходит это не по вине ученых: человеку там, если он человек, а не
должность, если он цель, а не средство, нечего делать. Наука по канону слепа
к человеческому, не видит и не в состоянии видеть человеческого, даже если
бы захотела.
Здесь можно испугаться: а медицина? Это ли не наука о человеке? Даже по