"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

к его времени как парность и равноценность объяснений одного и того же по
различным канонам и концептам природы. Протагор, например, в споре с
Сократом прямо предлагает аудитории на выбор традиционное или системное
объяснение: "Но как мне вам показать все: рассказать миф, как старик
молодым, или же разобрать вопрос с помощью рассуждений?" (Протагор, 320 С.).
И дальше Протагор рассказывает миф о Прометее. Точно такое же явление
парности и равноценности объяснений мы обнаруживаем сегодня в многочисленных
отчетах комиссий и исследовательских групп по культурным революциям в
слаборазвитых и развивающихся странах. По данным зондирующих исследований в
Непале, которые были проведены Ф.Е. Дартом и ПЛ. Прадханом, здесь также
налицо и парность и равноценность: "За очень малыми исключениями нам
давались как мифологическиориентированные, так и школьно-ориентированные
объяснения явлений в одном и том же опросе, иногда даже одним и тем же
лицом. Так, объясняя землетрясение, один в группе из четырех
мальчиков-чхетров сказал: "Земля лежит на спине рыбы. Когда рыба устает, она
сдвигает груз и трясет землю". Все согласились, но другой тут же добавил: "В
центре земли есть огонь. Он рвется наружу, и когда разламывает землю,
вызывает землетрясение". Все согласились и с этим" (II, р. 651).
Важной особенностью ситуации является то, о чем Дарт и Прадхан пишут:
"все согласились". Та же реакция и у аудитории Протагора: "Многие из
присутствующих отвечали, что как ему хочется, так пусть и рассказывает"
(Платон. Протагор, 320 С.). И все же эта терпимость к противоречию нечто
совершенно для нас чуждое и непонятное. По привычному для нас канону
объяснение должно быть одно, и если чему-то дается два, три, десять
объяснений, то европейский способ мысли сразу же ищет процедуры верификации,
позволяющие методом обращения к тому или иному авторитету, к природе,
например, выяснить, которое из этих двух, трех, десяти объяснений истинно.
Нетерпимость к противоречию - одна из движущих сил европейского мышления,
заставляющая его без конца изворачиваться в поисках новых непротиворечивых
истолкований, а вместе с тем и весьма существенная черта европейской
психологической установки, которая не имеет соответствия в других культурах.
Дарт и Прадхан отмечают: "Противоречие выглядит гораздо более очевидным для
нас, чем для наших испытуемых, которые не высказывают никакого чувства
неудовлетворения по его поводу, и это должно служить преподавателю
естествознания предупреждением, что дела у его учеников обстоят совсем не
так, как это выглядит на поверхности. Философия и литература Азии широко
использует парадокс, и азиатам противоречия могут казаться скорее забавными,
чем нетерпимыми. Мы поэтому не должны исключать возможности глубоко
укоренившихся моделей мысли, нечувствительных к той логике "либо-либо",
которая лежит в основе западной науки" (II, р. 651).
Уже Платон проявлял достаточное чувство европейской нетерпимости, чтобы
не только забавляться противоречиями, но и попытаться согласовать, свести
воедино парность объяснений по мифу и по рассуждению. Результаты его попыток
известны: вечный и неизменный мир идей-эталонов "участвует" в смертных вещах
в функции образца для подражания ("мимесис"). Но если присмотреться к этому
решению, мы без труда заметим, что определяющую роль в синтезе играет
все-таки не система и мир идей, а мифологическая традиция. Это отмечали
многие. А.Ф. Лосев, например, видит в идеях Платона обезличенных богов
Олимпа. Но наиболее решительным свидетельством в пользу такого взгляда нам
представляются конкретные результаты тех работ Платона, в которых он пытался