"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

выступают посредниками между Одиссеем (или его сыном) и безымянными рабами,
причем и здесь остается в силе тот же принцип примата слова. Евриклея,
например, управляет рабынями через слово ничуть не хуже самого Одиссея
(Одиссея, XX, 149).
И все же это только начало, хотя начало и весьма знаменательное, следы
которого ощутимы по сей день. С одиссеев и их "домов" начинается интеграция
в полисы, союзы городов, империи, но исходное чувство обозримости
социального ритуала, его целостности и системности будет в этом процессе
само собой разумеющейся посылкой. Одиссей не просто царь, не просто, как
говорит Телемах, "в доме своем я один повелитель" (Одиссея, 1, 393), но он
(или Телемах) и бог своего ритуала, высший авторитет для этой карликовой
социальности, та самая фигура всесильного, всеведущего, всеблагого существа,
которая поднимется вместе с интеграцией новой социальности. Новым здесь
будет лишь то, что чувство обозримости и целостности ритуала, каким он дан
гомеровским героям на практике, чувство власти над ним и беспрекословной
податливости, которое неизбежно возникало в непосредственных контактах
карликовой социальности, перейдет из практической формы всесилия и произвола
в теоретическую форму стремления к идеалу, что и сыграет с античными героями
злую шутку. Этот переход от практики непосредственной власти в теорию, в
котором над словом Одиссея и его практикой руководства появится опять-таки
управляющее слово, как раз и начнет процесс движения по линии авторитетов в
дурную бесконечность и соответственно попытки замкнуть эту бесконечность,
указать ей абсолютное начало в форме героя, царя, бога, счетной машины.
Первым объектом творчества как раз и окажется репродукция как
целостность, следом за одиссеями и менелаями на историческую сцену выйдут
ликурги, солоны, питтаки - "мудрецы". Но здесь-то положение изменится,
поскольку интеграция пойдет не по подводным частям айсбергов социальности,
не по делу, а по слову: античный полис, фиксируя область общих интересов
тех, кто в своем большом или малом доме "один повелитель", интегрирует этих
повелителей как равных. Город-государство рассматривает своих граждан как
"людей-государства", а собственную структуру как федерацию равных, поэтому
продукт интеграции повелителей - закон выходит из повиновения людей именно в
силу своей равнораспределенности, безразличия к индивидам, встает над
человеком отчужденной косной силой. В отличие от карликовой социальности
гомеровского дома, где Одиссей сам себе закон, а потом, когда его сменит
Телемах, изменятся и законы, в полисной социальности продукты
законодательной деятельности ликургов и солонов переживают своих создателей,
обретают самостоятельную жизнь, действуют независимо от своих изобретателей.
Протагор у Платона, обосновывая право на воспитание гражданских
добродетелей, а по-существу идею европейского воспитания вообще, мимоходом
отмечает это обстоятельство: "После того, как они перестают учиться,
государство в свою очередь заставляет их изучать законы и жить сообразно с
ними, согласно предписаниям, чтобы не действовать произвольно и наудачу.
Подобно тому, как учителя грамоты сперва пишут образцы букв палочкой для
письма и лишь тогда дают писчую дощечку детям, еще не умеющим писать,
заставляя их обводить очертания букв, - точно так же и государство, начертав
законы, изобретения славных древних законодателей, сообразно им заставляет
поступать и начальствующих и подначальных" (Протагор, 326 СД).
Закон в его отличие от обычая на долгое время стал знаменем греческой
социальности, предметом гордости эллинов, тем отличительным признаком,