"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

очень большой степени причиною устройства мира была самопроизвольность,
необходимо все-таки, чтобы прежде разум и природа были причинами как многого
другого, так и этой вселенной" (Физика, 198 а).
Повторяем, что в стабильных условиях это вполне естественное и понятное
решение, поскольку объяснять приходится только сам факт определенности,
снятого выбора. и творец по окончании акта творения оказывается не удел: он
либо "возвращается в свойственное ему состояние" как демиург Платона, либо
выходит в отставку и берет на себя примерно тот же круг нагрузок, какой
берут на себя наши отставники: следит за нравственностью, поощряет
праведников и карает грешников, авторитетно решает все и вся на почве
бытовых дел. В целом же, по отношению к созданному им порядку, вознесенный
на небо Одиссей ведет себя примерно так, как предписано себя вести хорошему
китайскому императору: сидит лицом к югу и распространяет благодать на
"десять тысяч вещей", чтобы они автоматически самоуправлялись наилучшим
способом. В системе социальных ценностей стабильного общества бог ценность
статическая, не функциональная, и если функция признается необходимой
составляющей ценности, то христианский бог больше похож на фундаментальную и
авторитетную вешалку, на которой держат социальные ценности, а не на
ценность как таковую. Эта "вешалочная" функция сопричастности земных
установлений богу как принципу вечности и устойчивости широко использовалась
и используется в качестве стабилизирующего фактора.
Критический вариант той же установки, по которому мир устроен не лучшим
образом и имеющиеся в наличии элементы определенности позволяют ее
"переиграть", "оптимизировать" ради совпадения наличного и наилучшего,
появляется сравнительно поздно, по существу одновременно с первыми
движениями в социальной репродукции, то есть вместе с ересями, реформацией,
и первыми заимствованиями. В позитивной форме этот вариант представлен в
социальных утопиях Т. Компанеллы.Т. Мора, Ф. Рабле, а в атеистической форме
у французов - как во французском просвещении с его требованием "все
представить на суд разума", так и во французском материализме с его
"человеком-машиной" и множеством "естественных" сущностей от человека до
права и государства. Для этого течения остаются в силе основные постулаты
стабильности, "замкнутого тела знания", и задача сводится лишь к наиболее
разумному и оптимальному использованию того, что есть.
Вместе с тем рядом с чистым вариантом возникает и "сомнительный",
который исходит из того, что в принципе возможно и где-то существует новое
знание или, вернее, знание по тем или иным причинам утаенное богом от
человека. Уже в XV-XVI вв. получают повсеместное хождение афоризмы вроде:
"Дух святой открыл человеку то, как взойти на небо, а не то, как ходят
небеса". Афоризмы этого сорта утверждали моральное право христианина искать
новое знание, но их функция сводилась не только к этому. В скорлупе подобных
умонастроений возникала идея эксперимента - вопроса к богу о новом знании,
то есть откровения по требованию.
Обосновать такую идею в рамках христианской догматики было не так уж
сложно. Принципы сотворенности природы по слову и богоподобия человека могли
быть и действительно были в деизме истолкованы таким образом, что из знаков
"божественного достояния", духовного рабства они превратились в своеобразные
гаранты бесконечного познания мира и теоретические постулаты такого
познания. Лишь один догмат, причем догмат церковный, "земной", требовал
устранения, но он в условиях становления абсолютизма, борьбы между