"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

человечеству ложе, в котором ему придется размещаться. И если человечеству
не удастся этого сделать, то тем хуже для человечества. Здесь не обойтись
без вытягиваний и ампутаций, тех самых вытягиваний и ампутаций, которые
регулярно происходят с тех пор, как прикладная наука вырвалась на столбовую
дорогу. Только на этот раз и вытягивания и ампутации будут несколько более
решительными и радикальными, чем в прошлом" (5, р. XI).
Перспектива, понятно, не из приятных. Но прежде чем говорить о
вытягиваниях и ампутациях на прокрустовом ложе научно-технической революции,
надо бы все-таки попытаться обосновать неотделимость человека от
репродукции, от меняющегося в процессе обновления прокрустова ложа штатных
должностей. Доказать это в наше время растущей "технологической
безработицы", когда человека раз и навсегда убирают из репродукции, заменяя
его автоматом, было бы не так просто. Не спасает дела и весьма авторитетная
сегодня теория множественного контакта с репродукцией. Здесь сущность
человека усматривается не столько в деятельности как таковой, сколько в его
способности скользить по должностям в поисках наилучшей. Камю, например,
предлагает человеку три степени свободы; Дон-Жуан, комедиант и завоеватель.
Но эта свобода перебирать наличное, свобода выбора из наличного арсенала
цепей не очень-то воспевается и самим автором. Даже его завоеватель, хотя он
и освободился от цепей, не столько меняет репродукцию, сколько свободно
парит над ней на манер святого духа, заведомо зная, и в этом его
принципиальное отличие от духа Моисея, что ничего путного из всех его затей
не получится (2, S. 72-78). Этот всеобщий пессимистический настрой по поводу
прокрустовых удовольствий современной жизни и есть, собственно, рабский
взгляд на действительность.
Справедливости ради следует сказать, что и у Хаксли, и у Камю, и у
множества других философов и литераторов, пишущих об отчуждении и уродствах
современного мира, представлен взгляд раба протестующего, сознающего свое
рабское положение, внимательно исследующего собственные оковы. Это раб,
который ищет. Даже безнадежно, но ищет, как Сизиф у Камю. А раз ищет, то
может быть и найдет. Много хуже, когда тот же некритически принятый, а по
существу и непонятный тезис о деятельной сущности человека превращают в
моральную санкцию на прославление рабства, на беспринципное воспевание
репродукции как таковой людьми, способными с одинаковой страстью
восторгаться как блаженством трудовых будней, так и сокращением рабочего
дня.
Иногда это идет на уровне подсознательного, и тогда, как говорится,
взятки гладки. Понадобилось, например, авторам сценария заставить героя
отдыхать душой в разговоре с кондуктором, и вот уже миллионы людей плачут,
когда парень, после очередной потасовки с жизнью, заскакивает в знакомый
вагон и встречает вместо девушки ящик. Захотелось хорошему автору показать
путь деревенской девушки к счастью, и вот в романе о тракторах, несчастной
любви и большом начальстве мы видим эту девушку, которая прямо из колхоза
попала в литейный цех. Ей долго снятся деревенские сны, она долго не может
приспособиться к новой жизни. И вот почти уже в отчаянии от собственной
неуклюжести она закрывает глаза и обнаруживает, что с закрытыми глазами
работа идет лучше. Счастье приходит к ней в тот момент, когда она ощущает
себя автоматом!
Это все мелочи, хотя и досадные, показывающие, что либо у авторов нет
четкой позиции и, соответственно, отношения к фактам жизни, либо же они