"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

великих новогреческих просветителей, которые долгое время боролись за права
народного языка (демотики), но делали это на языке чистом, школьном
(кафаревуса). Так и мы до сих пор пишем о нестабильности на языке
стабильности.
Ничего особенно таинственного здесь нет. Наше мышление постоянно
работает в режиме навыкообразующего механизма, и поскольку все мы
заинтересованы в продукте, а не в процессе его изготовления, то в любой
неупорядоченности мышление привыкло видеть "задачу", привыкло тут же
пытаться найти ее "решение" - связать неупорядоченное в порядок. И пока этот
процесс на полном ходу, мы просто не в состоянии заметить, как он
происходит, как никто, например, не был бы в состоянии сказать, каким словом
началось данное предложение или закончилось предыдущее.
Философы уже в основном перешли в состояние "осведомленности", но это
не очень помогает. Ситуация примерно та же, что и у лингвистов. Лингвист
знает, что существует грамматика, знает, что ее можно исследовать. Но он
знает и другое: нельзя одновременно говорить и исследовать, это
несовместимо. Назвать ли это явление "эффектом сороконожки" или "принципом
дополнительности" или "сбоем", разница не так уж велика: исследовать можно
лишь опредмеченное, остановленное. В вопросе о репродукции и творчестве
различие между философом и не-философом того же примерно порядка, что и
различие между лингвистом и не-лингвистом: оба одинаково хорошо пользуются
речью, но лингвист может остановиться, пойти вспять, проанализировать этот
процесс, если он зафиксирован в письме или записи, а не-лингвисту не дано, и
он может пребывать в спокойной уверенности, что язык - это "словарь и
грамматика", не слишком задаваясь вопросом о том, откуда они берутся: никто
ведь вроде бы не учил его родному языку по словарям и грамматикам.
He-лингвист охотно и с азартом берется рассуждать о лингвистических
явлениях, которые кажутся ему предельно ясными: как надо "правильно"
произносить те или иные слова, говорить ли "звонишь" или "звонишь",
"довлеть" ли просто самому себе или "довлеть" над кем-то и т.п. Лингвисты не
любят ввязываться в эти споры, поскольку сама идея унификации, правильности,
полного и строгого порядка, которая невысказанно прячется за азартом
спорщиков, представляется им в применении к языку идеей унылой, требующей
доказательств; она к тому же ведет себя настолько непозволительным образом,
что ни один лингвист не взялся бы за ее обоснование. Точно так же
складываются отношения между не-философами и философами: слишком уж часто
не-философы затевают на полном серьезе и со страстной убежденностью споры,
которые с точки зрения философа имели бы какой-то смысл только в том случае,
если бы удалось доказать право на эту страстную убежденность. Всматриваясь в
ту почву, на которой произрастают эти убеждения, философ чаще всего
обнаруживает, что речь идет все о том же антично-христианском тождестве
наилучшего и упорядоченного, о наделении самого порядка, самой целостности
"врожденными" ценностными характеристиками.
Недавний, но достаточно типичный пример в этом отношении - статья Н.Г.
Джусойты "Воспитание чувств и обычаев" ("Дружба народов", 1968, № 7).
Отсутствие осведомленности о взрывных свойствах почвы, по которой он ходит,
делает работу наглядной демонстрацией того, куда указывает компасная стрелка
"среднеевропейского" духовного стереотипа и куда может завести свободное
движение по этому указателю. Здесь дело идет уже не о Плантагенетах
анжуйских, которые жили все-таки в XIIXIV вв., а о чем-то гораздо более