"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

отличить в самообучающемся автомате "работающие" колеса от пятых и десятых,
в некую мистическую сущность, в непознаваемую "индивидуальность" автомата,
на которую кибернетики возлагают так много надежд. Ожидать от такого
"индивида" разумных рассуждений и действий столь же противоестественно и
бесперспективно, как и требовать от автомата по продаже газированной воды
песен про камыш и задушевного разговора "за жизнь".
Оппозиционная схема "разорванного кибернетика", в которой часть функций
определения к наилучшему передана среде, а часть - "мутационная
активность" - оставлена субъекту, явственно прослеживается в структуре
обновляющих механизмов современного общества, где субъекты творчества и его
ценители постоянно образуют оппозиции, но об этом чуть позже. А пока мы
хотели бы лишь отметить, что осознание человеком собственной ответственности
за все происходящее, его растущее убеждение в том, что ни бог, ни царь и ни
герой, а равно и ни кибернетическая машина, ни коллективный разум, ни даже
суд истории нс дадут ему избавления, - все это идет не столько от
человеческой гордыни, сколько под давлением прозаической необходимости. И
традиционные и новые авторитетные инстанции в общем-то доказали
гомеостазисный свой характер, доказали ограниченную стабильными условиями
сферу их применимости. Исключение составляет, пожалуй, тот действительно
удивительный эффект, когда мы видим и знаем в прошлом лишь деятелей
обновления, нестабильности, а деятелей стабильности-гомеостазиса знаем
только по связи с этими великими для нас именами: Николая 1-го - по Пушкину
и декабристам, Понтия Пилата - по Иисусу, Менона-доносчика - по Фидию.
Это исключение заслуживает внимания хотя бы уже потому, что слишком уж
бьет в хлаза разница между нашими оценками на истинность и справедливость и
оценками современников. Человек, написавший клеветнический донос на Фидия и
ставший причиной его смерти, был, по нашим меркам, безусловным негодяем. Но
как-то совсем не похоже, что он казался негодяем самим афинянам, большинству
из них. Плутарх, во всяком случае, так описывает события после смерти Фидия:
"Доносчику Менону народ (то есть народное собрание. - М.П.), по предложению
Гликона, даровал свободу от всех повинностей и приказал стратегам заботиться
о его безопасности" (Перикл, XXI). В наших нормах Менон, так сказать, стал
персональным пенсионером, да и по нормам эллинским произошло то же самое:
ему были оказаны те же почести, что и олимпионику - победителю в олимпийских
играх, то есть грязное и гнусные, с нашей точки зрения, дело афинский народ
расценил по каким-то совершенно непонятньм нам меркам.
Такую же странность мы обнаруживаем и в других суждениях современников
по поводу происходящих у них на глазах событий. Не было в истории ни одного
великого дела, которое не обнаружило бы в глазах современников своей теневой
стороны. Перикл застраивает Акрополь, на тысячи лет определяя архитектурные
вкусы и каноны Европы, а в народном собрании ему приходится выслушивать
обвинения в использовании казны не по назначению, упреки в архитектурных
излишествах: "Эллины понимают, что они терпят страшное насилие и
подвергаются открытой тирании, видя, что на вносимые ими по принуждению
деньги, предназначенные для войны, мы золотим и наряжаем город, точно
женщину-щеголиху, обвешивая его дорогим мрамором, статуями богов и храмами,
стоящими тысячи талантов" {Плутарх. Перикл, XII). Фемистокл, построив
корабли, заложил основы военного, политического и экономического расцвета
Афин, это не помешало Платону скорбеть о том, что Фемистокл, Кимон и Перикл
"наполнили город портиками, деньгами и всевозможными пустяками" (Горгий, 526