"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

взаимных отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся, если кто делает
что-либо в свое удовольствие, и не показываем при этом досады хотя и
безвредной, но все же удручающей другого" (Фукидид. История, II, 38).
Аналоги подобной ситуации можно найти для любых дат истории. Конфликт
между творчеством и репродукцией - конфликт древний, он всегда был и,
видимо, долго еще будет существовать как в личной форме осуждения еретиков и
отступников, так и в безличной форме войны технологической инновации с
валом, нового со старым. Без этой затяжной войны нет развития, и какой бы
ненужно жестокой, бессмысленной, несправедливой, грязной, глупой ни казалась
диалектика этой войны, она все же действительная диалектика жизни.
Репродукция ведет себя подобно паучихе - съедает супругов, но они
возрождаются в потомстве, и в истории остаются не имена тех, кто писал
доносы, обвинял, приговаривал, изгонял, лишал жизни, а Фидии, Анаксагоры,
Фукидиды, Еврипиды - мученики истории и ее творцы. Так было и, возможно,
долго еще будет.
Но вот конфликт отдельных видов творчества, особенно конфликт физиков и
лириков, науки и искусства, - явление сравнительно новое, хотя и не менее
острое, чем конфликт творчества и репродукции. Нам этот конфликт
представляется плодом элементарного и опасного заблуждения относштельно
природы творчества вообще и состава канонов отдельных видов творчества в
частности, когда обе стороны претендуют на то, на что им претендовать не
следовало бы, и обвиняют друг друга в том, за что обвиняемый не может нести
ответственности".

4. Из истории конфликта

Прежде чем входить в детали канонов науки и искусства, нам следует хотя
бы в общих чертах вспомнить этапы развития конфликта, который, конечно же,
не сводится к спору на страницах "Техники молодежи" и "Литературной газеты",
а имеет столетнюю или даже трехсотлетнюю историю, если начать с
ньютоновского: "Физика, бойся метафизики!". Но так далеко в историю мы не
пойдем. Начнем с частного, но вместе с тем почти с универсального мнения,
что русские писатели-либералы XIX столетия были, возможно, последними
представителями искусства, которые способны были бы понять индустриальную
революцию и роль науки в этой революции. Ч. Сноу, например, в "Двух
культурах", анализируя реакцию гуманитариев на машинное производство,
находит, что вся она целиком - "крик ужаса" перед надвигающимся и
непонятным, а дальше идет это типичное мнение-сожаление: "Только русские
писатели девятнадцатого столетия с их широтой понимания могли бы уяснить
ситуацию, но они жили в предындустриальном обществе и не имели случая
заняться этим" (4, р. 24).
Ссылки при этом идут обычно на Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, М.Е.
Салтыкова-Щедрина, А.П. Чехова, причем, как правило, в
философски-критической интерпретации Л. Шестова. В какой-то мере это мнение
справедливо, и если, например, дело шло бы только о пессимистических
пророчествах и социальных ужасах Н.А. Бердяева, Б. Кроче, О. Хаксли, Дж.
Оруэлла, которые Сноу метко называет "интеллектуальным луддизмом", то корни
такого экстремального отношения нетрудно обнаружить и у Достоевского и у
Щедрина. "Бравый новый мир" Хаксли, "1984" Оруэлла с их ожесточенной
критикой фрейдизма, двоемыслия, организованной науки, управляемой памяти