"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

историческое понятие, неподвластное ни рождению, ни смерти, ни другим
случайностям судьбы. И чтобы перевести это родовое понятие в реальное
существование-осуществление на смертном материале человеческих поколений,
нам надо бы выделить этот процесс в особую линию преемственности, которая
целиком остается в пределах отношений людей по поводу людей, не замыкается
на репродукцию, а лишь переходит в нее в процессах творчестваобновления. Нам
кажется, что значительная часть современных недоразумений между наукой и
философией, наукой и искусством связана как раз с тем обстоятельством, что
философия по традиции, а наука по философской невинности не учитывают этот
разрыв между творчеством человека и творчеством репродукции, существенных
различий в механизмах обновления человека и обновления репродукции.
Философия при этом начинает требовать от науки какогото другого,
"человечного" что-ли, отношения к предмету. Э.В. Ильенков, например, "не
затевая спора" о том, "способна или не способна кибернетика подарить миру
сверхгениального Сверхчеловека" (46, с. 35), обнаруживает у ученых какое-то
странное, по его мнению, поветрие-умонастроение, "которому может невзначай
поддаться и очень умный и очень высокообразованный человек" (там же, с. 39).
Ильенков так объясняет этот феномен: "Умонастроение, о котором идет речь, на
мой взгляд, достаточно смешно и достаточно противно. Ибо суть его
заключается в том, что человек, сему настроению поддавшийся, перестает
видеть в мире один очень важный предмет. Он продолжает видеть все остальное,
но этого, самого важного, трагически не замечает, не видит. Он впадает в
состояние своеобразной - избирательной - слепоты" (там же, с. 39). Эта
трагическая избирательная слепота есть уже известное нам, без человека,
умозрение: "И предмет, который всегда оказывается на слепом пятне его
зрения, - это человек. Другой человек - тот самый предмет, который
глубочайшие мыслители определили когда-то как "высший и самый интересный
предмет для человека". Этот самый интересный предмет и начинает выпадать как
из поля зрения, так и из состава всех рассуждений человека,
загипнотизированного чарами такого умонастроения. В поле зрения остаются
вещи, остаются машины, аппараты, химикалии, алгоритмы, хореи и ямбы,
скальпели и сверла, атомы, нейтроны и кварки - буквально все. За исключением
одного - того самого человека, который..." (там же, с. 39).
Нетрудно заметить, что здесь философ открыл "науку для философии", а
также и то, что открытие это решительно философу не нравится. Почему? Да
потому, видимо, что наука в лице ее "отчаянных" энтузиастов посягает вроде
бы на традиционную собственность философии, которая со времен немецкой
классики привыкла видеть в объекте "зеркало субъекта", продукт его
самосознания, то есть нечто заведомо гомогенное с субъектом 1, поскольку по
этой классической схеме субъект отличается от объекта лишь тем, что у
субъекта всегда есть некоторый "в себе" остаток, который предстоит еще
определить, формализовать, объективировать как свое другое и получить в этих
операциях самосознания крупинку нового знания о себе. Ну, а если, как мы
пытались показать выше, в объекте нет субъекта? Если все субъективное, кроме
способности к репродукции, к уподоблению вещам и силам окружения, убрано из
объекта?
Вот здесь и начинаются философские трудности. Для традиции такое
предположение равносильно потере предмета. Если "в начале было дело" - homo
faber, а мы не имеем, схема нам не позволяет различить в деятельности
человеческое (творчество) и нечеловеческое (репродукцию), то обновляющая