"Людмила Петрушевская. Новые робинзоны (Журнал "Нева")" - читать интересную книгу автора

собой, мгновенно скатал все три штуки и утром увез на тачке. Похоже было,
что отец готовит еще одно логово, только в лесу, и это оказалось потом
очень и очень кстати. Хотя потом оказалось также, что никакой труд и
никакая предусмотрительность не спасут от общей для всех судьбы, спасти не
может ничто кроме удачи.
Тем временем мы прожили самый страшный месяц июнь (месяц ау), когда
припасы в деревне обычно кончаются. Мы жрали салат из одуванчиков, варили
щи из крапивы, но в основном щипали траву и носили, носили, носили в
рюкзаках и сумках. Косить мы не умели, да и трава еще не очень поднялась.
Анисья в конце концов дала нам косу (за десять рюкзаков травы, а это
немало), и мы с мамой по очереди косили. Повторяю, мы жили далеко от мира,
я сильно тосковала по своим подругам и друзьям, но ничто уже не доносилось
до нашего дома, отец, правда, слушал радио, но редко: берег батарейки. По
радио передавалось все очень лживое и невыносимое, но мы косили и косили,
наша козочка Рая подрастала, надо было ей подыскивать козлика, и мы пошли
опять в ту же деревню, где проживала наша владелица еще одного козленка. А
ведь она нам его навязывала тогда, а мы и не знали подлинной ценности
козленка! Хозяйка козленка встретила нас неприветливо, все уже о нас все
знали, но не знали, что у нас есть козочка: наша Райка воспитывалась у
Анисьи. Поэтому хозяйка встретила нас неприветливо: она нам продала, а мы
не уберегли, наше дело. Козленка она не стала продавать, муки у нас уже не
было, ни муки, ни лепешек - да и ее козленок весил уже много, и три кило
свежего мяса стоило неизвестно сколько в то голодное время. Договорились
мы только на том, что отдаем ей кило соли и десять брусков мыла. Но это
для нас была цена будущего молока, и мы сбегали домой за всем этим делом,
предупредив хозяйку, что нам нужен живой козленок. "А что я буду, мараться
для вас", - ответила хозяйка. К вечеру мы принесли козленка домой, и пошли
суровые летние будни: сенокос, прополка огорода, окучивание картофеля, и
все в одном ритме с Анисьей... По договоренности мы брали у Анисьи
половину козьих катушков и кое-как удобряли почву, но росло у нас плохо и
мелко. Бабка Анисья, освобожденная от сенокоса, привязавши козу и весь
козий детский сад в пределах нашей видимости, бегала за грибами и ягодами,
заходила к нам и принимала нашу работу. Пришлось заново пересеять укроп,
который мы посеяли слишком глубоко, а он был нужен для засолки огурцов.
Картофель ударился в ботву. Мы с матерью читали книгу "Справочник
садово-огородного хозяйства", а отец наконец-то закончил свои работы в
лесу, и мы пошли смотреть его новое жилье. Это оказалась старая чья-то
избушка, отец ее то ли подновил, во всяком случае проконопатил, вставил
рамы, стекла, двери, покрыл крышу толем. В доме было пусто. Все следующие
ночи мы возили туда столы, лавки, лари, бадейки, чугунки и оставшиеся
припасы, все прятали, отец же рыл там погреб и чуть ли не подземную
землянку с печью, третий дом по счету. У отца уже цвело в огородике.
За лето мы с матерью стали грубыми крестьянками с толстыми пальцами и
руками, с толстыми грубыми ногтями, в которые въелась земля, и, что самое
интересное, у основания ногтей возникли как бы валики, утолщения или
наросты. Я заметила, что у Анисьи то же самое, и у бездеятельной Марфутки
те же руки, и у Татьяны, самой большой нашей барыни и медработника, была
та же картина. Кстати говоря, постоянная посетительница Тани пастушиха
Верка повесилась в лесу, пастушихой она уже не была, стадо все съели, и
Анисья очень грешила на Таню и выдала нам ее тайну, что Таня давала Верке